произнес:
– Он решил там… обосноваться.
– А-а-а, понятно! Ну, на югах все лучше, чем тут. А вам теперь заново отдыхать надо, ха-ха, – хохотнул, не сдержавшись, Василий. – Если что, обращайтесь. У меня жинка в агентстве работает, живо в Турцию ол-инклюзив сварганит. Шесть дней, семь ночей, и весь базар – тридцать тыщ! Сделаю по дружбе, а? Ну, за магарыч, конечно, – хохотнул еще раз недалекий водила.
Ребята тяжело посмотрели на самодовольную рожу Василия, пытаясь понять, что с ним делать дальше.
– Нет, спасибо! Мы уже отдохнули… в Турции! Ол-инклюзив полный… – сказал Егор. Не прощаясь, они пошли дальше.
– Да вы не обижайтесь, – донесся им вслед голос Василия, – чего там… я насчет магарыча пошутил!
Голиаф сжал кулаки.
– Зомби никогда его не любил! – выдавил из себя исхудавший великан.
Выйдя из здания аэровокзала, они медленно двинулись в сторону неприметного микроавтобуса, поджидавшего их на старом месте. Рядом с ним ребята увидели нервно топчущегося Воробьева с зажженной сигаретой в зубах. Парочка полицейских выговаривала полковнику за курение в неположенном месте. Как видно, не получилось ему бросить вредную привычку.
Заметив парней, полковник отшвырнул сигарету, бесцеремонно отодвинул насупленных сержантов и почти бегом бросился в их сторону. Они молча обнялись и прошли к автобусу. Предвосхищая хамский выпад полицейских, Воробьев на ходу «сверкнул» удостоверением, чем резко испортил им настроение. Сели в микроавтобус.
– Вы как?! Сначала домой, потом в реабилитационный центр? Или наоборот? Скажите, как поступить, так и сделаем. И вообще, если что надо, просьбы какие есть – обращайтесь!
Голиаф молча посмотрел в глаза Воробьева.
– Листок и ручка есть? – спросил грузин.
Воробьев наклонился к водителю, взял у него стопку листов-самоклеек и протянул Голиафу вместе с ручкой.
Грузин быстро, по памяти, написал 16 цифр, которые навсегда врезались в его память. Передал листок Воробьеву.
– Что за место?
– Координаты Зомби, – скупо ответил Голиаф и отвернулся к окну. – Забери его домой.
Воробьев едва заметно кивнул. Голиаф закрыл глаза и откинулся на спинку сиденья, давая понять, что с просьбами и пожеланиями закончено.
Егор перехватил листок и ручку из рук Воробьева и что-то написал, вернул полковнику.
– Тридцать два километра на юго-юго-восток от Кесаба, оливковая роща у источника Святого Фомы. Третья могила от дороги, за стеной. Валери там. Фотодоказательство было утеряно в ходе поисковой операции, – сухо доложил командир.
Воробьев не знал, что сказать. Казалось, он ищет слова, но не может их найти. Взрослый, уверенный в себе человек потерялся.
– Спасибо за службу, парни!
В машине установилась полная тишина. Егор тоже закрыл глаза и отвернулся к противоположному от Голиафа окну. Воробьев почувствовал себя совсем лишним в этой компании. Атмосфера в салоне стала настолько гнетущей, что полковник начал задыхаться, расстегнул пуговицу на рубашке и ослабил галстук.
Неожиданно Егор, не открывая глаз, произнес изменившимся голосом:
– Есть… просьба одна, Иваныч!
Воробьев быстро вскинул заблестевшие глаза.
Польша
Прошло больше четырех месяцев, прежде чем Егор смог прилететь в польский Гданьск. Командира основательно подлечили. Лицо Егора после трех пластических операций выглядело теперь почти так же, как прежде. Почти, потому что, как сказал хирург, пересаженная на место ожога кожа всегда будет отличаться от его родной. Егор все еще прихрамывал. Хотя, если учитывать состояние его ног, костей, да и вообще всего организма, выглядел он сегодня вполне сносно.
Мужчина назвал таксисту адрес, который передал ему Воробьев. Машина остановилась у небольшого домика с садом. Он расплатился и подошел к незапертой калитке. Взялся за нее и… замер.
За этим маленьким, покрашенным в веселый цвет забором для Егора могла начаться совсем другая жизнь. Егор ждал этой поездки все последнее время, с того самого момента, как оказался в лагере у курдов. Он месяц назад купил билет и все это время находился в приподнятом настроении.
Он закончил все, что связывало его с прошлой жизнью. Побывал у Ленки на кладбище и попросил прощения. Съездил к маме Вайса и поцеловал ее руки. Купил Голиафу щенка ньюфаундленда и назвал его Давидом. Написал Воробьеву рапорт и попросил нескончаемый отпуск с правом выезда за рубеж. Теперь он ждал от жизни только хорошее. Все дело было в том, что это «хорошее», в его нынешнем понимании, находилось теперь за этим забором. Один шаг, одно движение, и его жизнь перевернется! Никогда она не будет прежней. Даже если за забором его ждут отказ, пустота, равнодушие.
Но нет, страха не было. Он вовсе не задумывался, как будет дальше. Трепыхающееся сердце говорило ему, что все будет хорошо. И это придавало его жизни смысл и упорядоченность.
Егор решительно потянул на себя калитку и прошел через небольшой ухоженный участок. Мельком отметил несколько крупных осенних яблок, тянувших вниз ветки все еще зеленой яблони.
Посреди маленького участка, прямо за яблоней, расположились детские качели. Егор нахмурился и, нерешительно подойдя к двери, постучал.
– Входите! Не заперто! – услышал он польскую речь, произнесенную самым желанным в мире голосом, и вошел.
На уютной кухне, расположенной прямо напротив входной двери, за столом сидела Беата и кормила улыбающуюся Армине, внучку Вазгена. На лице девушки, никак не ожидавшей когда-нибудь еще раз увидеть Егора, отобразилась гамма чувств, которые она испытала в это мгновение, – радость, смятение, тревога, любовь, печаль. Надежда! На глаза ее набежали слезы, но она даже не почувствовала это. Беата просто сидела и, не отрываясь, смотрела на прислонившегося к дверям кухни Егора. Девочка слезла со стула, прижалась к девушке и стала вытирать ей слезы.
– Не плачь! Ведь он вернулся! – принялась она успокаивать Беату по-армянски, поглаживая ее по плечу. – Живой! Он – живой!
Они просто смотрели друг на друга, не в силах произнести ни слова. Но они были счастливы!
