никогда. Опять же – Братство Богоматери, куда ты наверняка вступишь. И ваш собор, над которым еще работать и работать. Я полагаю, если все останется как есть, Босх не оскудеет заказами для тебя, для твоих детей и, может статься, для твоих внуков! Понимаешь, о чем я, Йерун?
Молодой человек кивнул.
– Ты молод, и перед тобой открыты все дороги. Это первая треть дела. Не ошибешься в выборе подходящей – считай, удалась вторая.
– А третья?
– Третья во многом зависит от тебя. Обычно она продолжается столько, сколько живет человек!
Часть IV. Йерун ван Акен, художник
Возвращение в Босх
– Господа, сегодня я рад представить вам моих сыновей и учеников – Гуссена, Яна и Йеруна. Все они с детских лет обучались в моей мастерской и переняли все, чему учил их я, а меня – мой отец, известный многим из вас мастер Ян ван Акен-старший. Всех троих я с полной ответственностью готов назвать мастерами-художниками, все трое готовы трудиться ради блага и процветания города Хертогенбоса.
– Браво!
– Браво, минхерт ван Акен!
– В городе прибыло мастеров-художников, их не придется приглашать извне!
– Ни из Гента, ни из Брюгге! Все мастера свои!
– Еще к нам придут издалека – приглашать художников ван Акен!
Собравшиеся в таверне дружно зааплодировали и разразились приветственными возгласами. Мастер Антоний улыбнулся – он много лет ждал этого дня. Старому живописцу показалось хорошей идеей представить всех троих сыновей одним разом, благо спешить с этим не приходилось.
В Хертогенбосе не было гильдии художников, а мастерская семейства ван Акен по праву считалась лучшей в городе – добрую славу ей создал еще ее основатель, пришедший в Босх дед Йеруна. Теперь именно она была средоточием мастеровых-живописцев города, следовательно, ван Акенам можно было не опасаться недостатка работы. А опиралась мастерская на влиятельное Братство Богоматери, открытое для всех достойных людей, будь то монахи или миряне. Мастер Антоний состоял в братстве, и вступление туда его сыновей было делом времени.
Поэтому мастер Антоний дождался, когда все трое сыновей достигнут того уровня, когда каждого из них можно будет назвать мастером. Старший сын Гуссен во всем походил на отца; прекрасно обученный художник, приятный собеседник и крепкий хозяин, он мог бы возглавить собственную мастерскую, даже если бы ее пришлось создавать на новом месте. Среднему Яну недоставало легкости, однако было не занимать усердия. Пожалуй, во всем Брабанте не нашлось бы вещи, которую он не сумел бы изобразить. Ян работал молча, почти сердито и всегда с поразительной быстротой. Он один мог заменить двоих работников. Ян отличался угрюмым нравом, но, останься он в мастерской старшего брата, лучшего помощника Гуссену было бы не найти. Младший – чудаковатый любитель небывальщины Йерун – многому научился в Брюгге и теперь не уступал в мастерстве старшим братьям.
Самое время было представить сыновей своим товарищам из братства. Среди них – священники, ученые мужи из Латинской академии. Здесь же – мастера ремесленных гильдий, среди которых знаменитые на все герцогство литейщики колоколов братья Хурнкен и кузнецы Манарды – ножи их работы ценятся повсюду от Брабанта до Кастилии. Дайте срок, и работы мастеров-живописцев из Хертогенбоса будут известны так же широко. Возможно, и шире.
Теперь Йерун снова трудился в мастерской отца – уже не учеником и не подмастерьем. Он выполнял всевозможные заказы – иногда для городских церквей, иногда для богатых горожан. Он во всей красе показал отточенное в Брюгге умение изображать людей, когда писал картину на сюжет из Евангелия. Он назвал ее «Се человек», или по латыни «Ecce homo». На ней Понтий Пилат, прокуратор Иудеи, выводил напоказ Иисуса Христа. Измученный Спаситель, сплошь покрытый потеками крови от только что перенесенных истязаний, увенчанный терновым венцом, представал перед озлобленной толпой Иерусалима.
Йерун помнил, что происходило это в далекой Палестине – стране диковинной, населенной восточными народами, не признающими Христа. Поэтому он нарядил Пилата и его людей в тюрбаны вроде тех, которые, по описаниям купцов и паломников, носили сарацины. В толпе иудеев виднелись такие же тюрбаны, а рядом с ними – островерхие шляпы-юденхуты. На стене здания на заднем плане художник изобразил красный флаг с полумесяцем – османское знамя, еще один знак неприятелей Иисуса.
На картине Йерун выписал каждого человека. Злобная толпа не была безликой – каждый щерился, бранился, грозил и гримасничал на свой особенный лад. И все вместе смотрелись многоголовым и многоруким страшилищем. Прямо на картине Йерун вывел по-латыни реплики героев. «Ecce Homo» – «Се человек», – говорил прокуратор. «Crucifige Eum» – «Распни его!» – ревела толпа. Внизу картины Йерун по обычаю изобразил коленопреклоненных заказчиков картины. «Salve nos Christe redemptor» – «Спаси нас, Христос-искупитель!» – молили они.
В окне башни Йерун усадил сову – художник решил, что любимая птица так или иначе будет присутствовать на каждой его работе. «Пусть толкуют, как им вздумается, – подумал он. – И людям загадка, и мне в радость». Совы теперь появлялись едва ли не на каждой его картине, порой в неожиданных местах – так, изображая фокусника, Йерун упрятал сову в кошель у него на поясе.
Мастер Антоний снова разрешил сыну держать живую сову в мастерской, правда, отыскать новую Минерву оказалось не так-то просто. Несколько месяцев Йерун обходил городские рынки, где продавали домашнюю птицу. Нетрудно догадаться, что среди кур, голубей, гусей и уток совы не попадались. Спрашивать у торговцев сову было бы столь же странно, как спрашивать у них же заморского папагалла. Наконец однажды Йеруну улыбнулась удача – уличные мальчишки пристали к нему, предлагая купить за пару грошей совсем маленького совенка.
– Возьмите его, господин! Не пожалеете! – наперебой гомонили они.
– И не страшно вам? – прищурился Йерун. – Сова-то, говорят, птица от лукавого!
– Птица и птица! – засмеялись мальчишки. – И мышей, и крыс в кладовке изведет! Кормите мясом, пока не подрастет, а дальше она сама прокормится!
Получив свои монетки, мальчишки убежали. Довольный Йерун, сняв с головы боннет[8], посадил туда совенка и отнес в мастерскую. Когда птенец подрос, Йерун увидел, что это сова-сипуха.
Однажды Йеруну довелось проходить по улице, где некогда проживала семья торговца рыбой Йохима ван Каллена. Художник узнал тот самый дом и поневоле остановился недалеко от входа. Трое мальчишек лет семи-восьми выбежали из дверей на улицу; двое затеяли игру в «яйца», третий, достав откуда-то уголек, принялся малевать на стене дома. Он рисовал сову.
– Йоэн, прекрати портить стену! – Йерун вздрогнул при этих словах. На ребенка прикрикнула женщина, вышедшая на порог – полная, круглолицая, ничем
