раз художник изображал на рисунках крылатые слова и пословицы, шутки, загадки и даже витиеватые бранные выражения. Он изображал их дословно, так, как они звучали. Выходило весьма и весьма необычно.
Много было и рисунков людей – одетых и обнаженных, молодых и старых, мужчин, женщин и детей. Йерун рисовал всех, кто только приходил на ум – горожан и крестьян, купцов и ремесленников, сеньоров в богатых одеждах, закованных в броню рыцарей, толстых монахов и священников, утомленных и оборванных пилигримов. Немало было юношей и девушек – те без стеснения предавались любовным утехам. Изображая подобные сцены, Йерун с удивлением заметил, что это немного отвлекает от застарелой печали, причину которой знал он один, да еще мастер Антоний. Впрочем, ни Йерун, ни его отец никогда не говорили об этом вслух.
Со временем рисунков становилось все больше и больше, и Йерун уже начал беспокоиться, что в отведенном для них сундучке скоро не останется места и придется заводить новый, побольше.
– Многие люди сетуют на жизнь, – пояснил Йерун отцу и брату. – Полагают ее серой, скудной или даже мерзкой. Я не хочу, чтобы они и впредь думали таким образом. Ведь подобные мысли ввергают человека в уныние и ведут по пути зла.
– Ты хочешь помочь им таким образом? – Мастер Антоний с явным сомнением покачал головой, глядя на нарисованных альраунов. Ничего не скажешь, учеба в Брюгге не прошла для младшего сына даром – чудища сделались намного невероятнее тех, что Йерун любил изображать в детские и юношеские годы.
– Это всего лишь сказки, зачастую страшные, – ответил Йерун. – Что до демонов – увы, присутствие в нашем мире нечистого никто не отменял. И людям нельзя забывать об этом. Но в моих рисунках много жизни. И жажды жизни. Пусть люди задумываются о ней – той самой, что отведена им здесь и сейчас, а не только после смерти.
– А это? – Гуссен указал на рисунок, изображающий голых любовников. Они развлекались в весьма необычном положении, такое точно не понравилось бы служителям церкви: двое любили друг друга, сидя верхом на единороге.
– И это, – спокойно ответил Йерун.
– Ох, приятель, пора тебе жениться! – улыбнулся Гуссен.
– Ты старший – тебе и начинать, – парировал Йерун.
Отцы и наследники
В последние несколько лет в Брабант приходили беспокойные известия – Карл Смелый, герцог Бургундский, не переставал воевать с соседями. Едва заключив мир с Францией, он попытался завоевать Лотарингию, одновременно сражался со швейцарцами.
Но военная удача уже начала изменять бургундцу. За жестокость герцога к врагам, даже сложившим оружие, те успели прозвать его Ужасным. Жестокость могла бы сломить слабых духом, однако противники герцога Карла оказались не робкого десятка.
При Грансоне бургундское войско было разбито, потеряло всю артиллерию и избежало полного уничтожения только благодаря тому, что швейцарское ополчение после победы не преследовало бегущих, а разошлось по своим кантонам. Герцог снова собирал войска, вербовал наемников – по большей части итальянцев, хотя были при нем и ландскнехты из германских земель, и знаменитые английские лучники, и даже швейцарцы. Герцогу требовалось еще больше людей – и он собирал отряды пехотинцев из горожан Фландрии и Голландии. Едва собравшись с силами, Карл Смелый осадил и едва не взял измором Нанси, столицу Лотарингии. Но на четвертый месяц осады на помощь осажденному городу подошли войска лотарингского герцога Рене II, вдвое превосходящие бургундцев по численности. Никого не удивило известие, что в последовавшей за этим битве при Нанси полегло все бургундское воинство во главе с герцогом Карлом.
Карлу Смелому наследовала его единственная дочь, девятнадцатилетняя Мария. Многим тогда показалось, что герцогство Бургундское, еще недавно готовое стать могучим королевством, вот-вот перестанет существовать. Княжество Льежское объявило о своей независимости, едва не восстали Брюгге и Гент. Однако молодой герцогине удалось удержать большую часть отцовских владений. Бургундским Нидерландам Мария даровала Великую привилегию, вернув городам многие вольности, которые ранее отняли ее отец и дед. Герцогство пошатнулось, однако устояло.
Между тем в самом Брабанте никто ни с кем не воевал. Жизнь в Хертогенбосе шла по-прежнему. За окнами мастерской шумел рынок тканей, в церквях служили мессы, в капелле собора Святого Иоанна еженедельно собирались члены Братства Богоматери, в которое уже успели принять всех троих сыновей художника Антония ван Акена. Помимо совместного участия в богослужениях члены братства – а среди них было много уважаемых людей города, состоятельных и хорошо образованных – могли говорить о религии и политике, науках и искусстве.
Основной идеей Братства было то, что называли «Devotio moderna» – Новым благочестием. Уже добрых двести лет прошло с тех пор, как жители Босха начали обращать внимание на то, что сама же церковь нарушает заповеди, предписанные христианской верой. Люди видели, как церковники копят богатства, рвутся к власти, становятся жадными, заносчивыми и жестокими. И среди людей, что мирян, что праведных служителей церкви, назревало недовольство. Пока еще никто не рисковал выступить в открытую, бросив вызов Папскому престолу, однако люди сопротивлялись на свой собственный лад – самый подходящий для сдержанных, упрямых и трудолюбивых горожан.
– Мы не сможем свергнуть власть Папы, – рассуждали они. – Не сможем переубедить Ватикан, да что там – соседний с городом монастырь, если сочтем их дела неправедными. Но мы можем хотя бы сами не предаваться тем же грехам и порокам. Можем призвать к благочестивой жизни собственным примером. Будем же просты, будем служить Господу Богу молитвой и собственным трудом. Так мы сумеем обогатить и украсить этот мир. Так и сами мы изменимся к лучшему.
Вскоре после того разговора, когда Йерун и Гуссен наполовину в шутку, наполовину всерьез заспорили, кому из них стоит жениться первым, Гуссен действительно привел в отцовский дом молодую жену. Гуссен и его супруга Кейтилин поселились на втором этаже дома, рядом с родителями. Холостые братья – Ян и Йерун – перебрались на третий этаж. Еще раньше вышли замуж и уехали из Хертогенбоса сестры ван Акен, Катарина и Берта. Их мужьями стали почтенные мастера из гильдии художников города Гента.
В следующую зиму мастер Антоний овдовел. Мефрау Алейд, мать семейства, слегла через месяц после Рождества Христова. Она болела не больше двух недель; лучшие лекари в городе лишь развели руками – здесь их знания оказались бессильны. После похорон жены Антоний ван Акен, и без того немолодой, начал стариться на глазах. Казалось, его лицо теперь состояло из одних морщин, в густом переплетении которых различимы остались только глаза. Йерун считал отца рослым человеком – сейчас же он высох и как будто уменьшился. Пожалуй, теперь
