куртка и шапка. Когда же он разглядел между ними лицо человека, а в рукавах – кисти рук, ему первым делом захотелось перекреститься.
Вошедший на зов хозяина был черен. Даже не смугл, подобно цыганам, – именно черен, наподобие угля. Раньше Йеруну доводилось видеть, как люди, изображая на карнавалах чертей, раскрашивались краской, а то и простой сажей. Тогда они смотрелись чернокожими, но лишь издалека, вблизи же они оставались белыми, хотя и чумазыми, людьми. Человек Баутса был черным от природы. Белыми у него оказались только белки глаз и зубы, да заметно светлее прочего были ладони. Никогда в жизни Йерун не видел ничего подобного.
Чернокожий человек приложил руку к груди и поклонился. Затем расплылся в широкой улыбке, показав крупные и ровные зубы.
– Бальтазар, мой новый слуга. Родом из Ливии[7], – представил чернокожего Баутс. – Не тревожьтесь, молодые люди, он крещен. Дьявольского в чернокожих не больше, чем в любом из нас. Ведь именно из Ливии пришел приветствовать новорожденного Иисуса Христа волхв по имени Бальтазар. Вы ведь знаете, что был он чернокожим юношей? В честь него мой слуга получил имя при крещении.
Мастер Ян кивнул, Йерун последовал его примеру, хотя он, если быть честным, про чернокожего волхва услышал впервые. Больше истории, изложенной в Новом Завете, его сейчас занимал диковинный человек, стоявший в нескольких шагах.
Баутс разрешил подмастерьям мастера Яна неделю работать в его доме и писать Бальтазара с натуры столько, сколько им заблагорассудится, чему несказанно обрадовался Йерун. Он с самого детства знал о множестве чудесных существ, населяющих Ливию, среди которых чернокожие люди были не самым удивительным явлением. Сейчас он видел одно из этих чудес собственными глазами и мог даже разговаривать с ним. Йерун и Бальтазар быстро нашли общий язык – негр оказался весьма дружелюбным парнем.
Правда, о растениях и животных Ливии Бальтазар не мог рассказать ничего. Йерун и раньше слышал, что земля, лежащая к югу от Средиземного моря, весьма и весьма обширна. Так вот, Бальтазар родился в приморском городе на северном побережье Ливии. Он отродясь не видел большинства диковинных ливийских животных, о многих даже не слышал.
Вышло забавно – о слонах, камелопардусах, единорогах и полосатых лошадях, обитающих в Ливии, негр впервые узнал от европейца. Правда, Бальтазар своими глазами видел живого льва и верблюда – оказалось, что на верблюдах ливийцы ездят верхом и перевозят грузы точно так же, как во Фландрии ездят на лошадях и других вьючных животных. Негр готов был рассказать о многом, но ему заметно не хватало слов для разговора на фламандском языке. Едва фраза становилась длиннее, он начинал говорить на таких языках, которых Йерун не знал. Видя, что его не понимают, он пытался изобразить что-то движениями рук и пальцев. Получалось выразительно, но яснее от этого не делалось.
Йеруну было ничуть не легче. Однажды он попытался описать Бальтазару водяную мельницу – и уперся в то, что негр не понимал слова «жернов».
– Это такая круглая… круглая… – повторял Йерун, потирая ладонью о ладонь. На уме упорно вертелось слово «штуковина», однако юноша понимал, что оно здесь не поможет. Слово «камень» предательски забылось.
Позже Йерун догадался взять грифель и доску и наскоро показать Бальтазару, как можно рисовать. Изъясняться с помощью рисунков, не имея в запасе достаточно слов, оказалось несколько легче. Негр был в восторге – письмо пером по бумаге он видел много раз, но с рисованием столкнулся впервые. Сам он отродясь не держал в руках грифеля и рисовал из рук вон плохо, но в конце концов сумел изобразить нечто похожее на льва, верблюда и сидящего на нем человека. Йерун понял.
Бальтазар был рад тому, что новый знакомый видит в нем человека. До того, как негр попал в услужение к Баутсу, он прожил совсем нерадостную жизнь. Он едва помнил своих родителей. Подростком Бальтазар попал в невольники, несколько лет его носило на галере берберийских пиратов. Позже он угодил в плен к венецианцам, и те оставили чернокожего себе как живую диковинку. Позже через десятые руки он оказался у Баутса – человека любознательного и незлого. На вопрос, каково ему живется во Фландрии, негр покачал головой:
– Летом холедно – терплю, – сказал он. Голос Бальтазара был низким, но слова он произносил удивительно мягко. – Зимой холедно – не терплю. Очень, очень плехо, холедно, мастер Йерун!
За неделю Йерун сделал множество рисунков Бальтазара. Негр был высок, хорошо сложен и, если приглядеться и привыкнуть к его черноте, мог показаться достаточно красивым человеком. Он терпеливо сидел и стоял, позируя, а после с любопытством разглядывал получившиеся рисунки, качал головой и улыбался.
* * *
Возвратившись в Хертогенбос, Йерун, кроме прочего, привез несколько десятков замечательных рисунков, изображающих негра, сшитых в альбом. Художник берег их всю жизнь. Не раз позже они пригождались в работе мастеру Йеруну ван Акену и его ученикам – изображая поклонение волхвов или иной сюжет, где мог бы действовать чернокожий, они всегда изображали именно жителей Африки, а не просто раскрашивали людей привычного вида черной краской.
Мавританский танец
В Брюгге, как и в любом городе Фландрии и Брабанта, да что там, пожалуй, в любом городе Европы в положенное время устраивали праздничный карнавал, когда привычный мир становился вверх дном, предваряя тем самым Великий пост. В Брюгге карнавал даже назывался так же, как в Хертогенбосе – Эльдонк, однако проходил не в пример многолюднее и пышнее – все же Брюгге превосходил родной город Йеруна величиной и богатством.
Оформляя карнавальные процессии, гильдия художников Брюгге всякий раз трудилась на славу, создавая образы один ярче и занятнее другого. Для Йеруна всякий Эльдонк был настоящим кладезем идей – он с нетерпеливым любопытством ожидал увидеть новые чудеса, созданные руками тех самых мастеров, к обществу которых принадлежал и он сам. Йерун понимал, что в будущем заказы на оформление карнавальных процессий поступят и в его собственную мастерскую, как сейчас они поступили в мастерскую его дяди, Яна ван Акена. Теперь и сам мастер Ян, и все подмастерья, а значит, и Йерун, и Петер трудились над их выполнением.
К работе в мастерской приступили задолго до карнавала – через месяц после Рождества Христова, а ближе к завершению отпущенного времени художники трудились не покладая рук. Ведь главное в их работе заключалось в том, чтобы разработать внешний вид праздничного убранства, а изготовляли его мастера других ремесленных гильдий – портные, шорники и прочие. Поэтому распоряжаться временем следовало так, чтобы к сроку успели все.
