Он сглатывает. – Почему-то от осознания этого еще больнее.
Я протягиваю руку и опускаю ее в карман его пальто. Нолан выдыхает белое облачко пара в вечерний воздух:
– Это не имело значения, когда дедушка был жив, потому что он был тем, кто понимал меня. В детстве он был такой же, как я. Когда мои родители развелись, они перестали думать о том, что должны заботиться обо мне. Мама снова вышла замуж. Отец женился. Когда его новая жена забеременела, всем стало легче. Обо мне вспоминали в последнюю очередь, и я мог неделями оставаться у дедушки. Мы были вдвоем. Только и делали, что играли.
– Ты когда-нибудь его обыгрывал?
– О нет. Долгое время нет. До тех пор, пока мне не исполнилось девять или десять. Тогда я начал выигрывать, и это вызывало у меня страх. Дедушка ненавидел проигрывать так же, как и я. Так что я думал, что он разозлится. Но… – Нолан качает головой. – Думаю, я никогда не видел его счастливее.
– Возможно, он не ненавидел проигрывать так же, как и ты.
– Думаю… – Он останавливается, и я останавливаюсь вместе с ним. Мы смотрим друг другу в глаза. – Однажды он сказал мне, что порой, с некоторыми людьми, дело не в победе или поражении. Что с некоторыми людьми важно просто продолжать играть. Долгое время я ему не верил.
– Да? – Я отвожу взгляд, наблюдая за тем, как садится солнце. – Я все еще думаю о том, как проиграла Коху. Каждый день. Каждый час.
– Я знаю.
– Перестань читать мои мысли. – Я тыкаю его пальцем в живот. Но Нолан перехватывает мою руку и притягивает меня ближе. – А что делаешь ты, чтобы пережить поражение?
– Ничего.
– Просто каждый раз чувствуешь себя дерьмово?
– Чтобы стать топ-игроком, ты просто обязан ненавидеть проигрывать. Практически уверен, эти два гена находятся в одной хромосоме.
– Так вот почему ты не умеешь проигрывать?
– Ага. И ты тоже.
Я улыбаюсь:
– Не буду врать, звучит правдоподобно. Когда я была маленькая, никак не могла понять, почему Истон так спокойно относилась к проигрышу, тогда как даже ничья заставляла меня взрываться.
– Истон?
– О. Моя лучшая подруга. – Я сглатываю. – Бывшая лучшая подруга?
Нолан наклоняет голову:
– Она что, съела твою королеву?
– Нет. Она… уехала. В колледж. В Колорадо.
– А.
– Ну да. С тех пор от нее ни слуху ни духу. – Я вздыхаю. – Скажи, как вы с Тану и Эмилем не теряете связь?
– Это не то же самое. Эмиль все еще живет в Нью-Йорке, и он ненавидит общежития, поэтому постоянно зависает у меня. А Тану ты знаешь. Нужно постараться, чтобы от нее избавиться.
– Ага, – стараюсь, чтобы голос не звучал так, будто завидую. – Истон теперь считает меня скучной и неинтересной, потому что я… не знаю. Больше не играю с ней в пиво-понг?
– Она тебе так сказала?
– Нет. Но я точно знаю.
– Может, ты додумываешь?
– Нет.
Нолан кивает, и мне нравится, что он не пытается мне лгать или убедить, что это все мое воображение.
– Ты думала спросить у нее напрямую?
– Нет. Я… Не хочу, чтобы она меня жалела. Хочу, чтобы она общалась со мной, потому что сама хочет.
– Ну да, – Нолан вновь кивает со знающим видом. Подбородок врезается в ворот пальто. – Тебе и правда нравится за все отвечать.
– Что ты имеешь в виду?
– Тебе нравится быть главной. Чувствовать, что ты что-то делаешь для других. Контролировать.
– Нет. – Я хмурюсь. – Вовсе не так.
– Предполагаю, тебе легче с людьми, когда ты им нужна больше, чем они тебе. Не так рискованно. Не так опасно, верно я говорю?
– Нет. По словам Сабрины, моей семье теперь нужны от меня только деньги. И это Истон перестала со мной общаться, не я с ней. А ты – я определенно тебе не нужна…
– Но ты нужна мне.
Я фыркаю:
– Перестань. У тебя миллион секундантов, полчища фанатов, которые тебя обожают, Тану и Эмиль, пугающий менеджер Эль, журналисты, да весь мир…
– Мэллори. – Нолан заставляет меня остановиться. Выражение лица абсолютно серьезное. – Шахматы порой делают твою жизнь очень одинокой. Вокруг тебя может быть целая команда, но в самый ответственный момент ты совершенно один. Играешь один. Проигрываешь и выигрываешь один. Идешь домой – и там ты тоже один.
Он как будто вбирает в себя весь исчезающий свет – глаза темнее, чем когда-либо. А затем вновь смотрит на меня, заправляет выбившуюся прядь светлых волос мне за ухо и задает вопрос, который я никак не ожидала услышать:
– Ты поедешь со мной в Италию?
– В Италию?
Нолан кивает:
– На чемпионат мира.
– Я… Зачем?
У него дергается кадык.
– В мой первый раз, четыре года назад, рядом со мной был дедушка. Но с тех пор я всегда был один.
– Но там будут Тану и Эмиль и…
– Это так. Но…
Я словно вижу, как крутятся шестеренки у него в голове, будто он пытается понять, как выразить это неопределенное, непостижимое чувство.
– …но прежде всего они будут друг с другом, – завершает он.
Каким-то образом я понимаю, что именно Нолан имеет в виду. «Я понимаю, о чем ты, – хочется мне сказать. – Я чувствую то же, что и ты. Словно все вокруг – часть некой соединительной ткани, а ты болтаешься сам по себе. Ни с кем не связанный».
Сердце бьется быстрее, потому что все это кажется началом чего-то нового. Я дотронулась до фигуры и теперь обязана ее переместить – это неизбежно. Если соглашусь, наши отношения с Ноланом изменятся навсегда. Мы будем вместе. Будем больше, чем сумма наших частей.
Значит, я должна отказаться. Это единственный возможный выход. Я не имею права обещать быть рядом с ним: у меня есть свои приоритеты и обязанности. И все же.
– Ты хочешь, чтобы я поехала?
Он моментально кивает.
Я беру его холодную ладонь в свои руки и запечатлеваю поцелуй в самом центре, где пересекаются линии головы и сердца.
– Тогда я буду там, – улыбаюсь, чувствуя, как последние солнечные лучи растворяются в снегу. – Ради тебя.
Тем же вечером, после того как мы пропускаем последние партии Коха на Турнире претендентов через искусственный интеллект и решаем пойти спать в восемь часов, вместо того чтобы допоздна размышлять над результатами, мне в голову приходит мысль, что мы сейчас должны заниматься совсем другим.
Мы должны усердно тренироваться. Сфокусироваться на тактике, стратегии, подготовке.
Мы не должны безотрывно глазеть друг на друга, пока сидим за столом.
Мы не должны обмениваться легкими, спонтанными, ничем не оправданными улыбками во время страстной речи Тану о том, что «Вельвита» – ненастоящий сыр.
Мы не должны лишний раз касаться друг друга, когда Нолан передает мне тарелки, чтобы я положила их в посудомоечную машину.
И абсолютно точно мы не должны бросаться друг на друга в ту же секунду, как за нами закрывается дверь. Моя спина прижата к гладкому дереву, Нолан вжимается в меня, и мы тонем в безумном поцелуе. Технически – ничего нового, но внутри меня впервые бурлит нетерпение. Кажется, еще одна минута без физического контакта разорвала бы меня на кусочки. Точно такая же жажда и в Нолане.
– У нас все еще нет презерватива, – говорю я, на что он разочарованно хрипит у моего горла. Затем делает крохотный шаг назад.
– Я попрошу у Эмиля…
– Нет. Нет!
– Почему?
– Мне не хотелось бы, чтобы они знали.
– Мэллори. – Нолан целует меня в область скулы. Затем в нос. – Они знают.
– Ага, но им необязательно знать… – Теперь я не могу сдержать стон. – Давай просто завтра заедем в аптеку.
– Завтра? – Он отстраняется с таким неописуемым, театральным ужасом на лице, что я смеюсь и целую его.
– А мы тем временем можем заняться другими вещами.
Его пальцы скользят по моей спине, медленно массажируя каждый позвонок.
– Какими, например? Разгребать снег лопатой? Раскрашивать по номерам?
Я вновь смеюсь у его губ:
– Вариантов много.
– Пожалуйста, расскажи мне о них. Я новичок во всем этом. – Его рука скользит за ткань моих джинсов, отчего я резко выдыхаю.
– Нарушение правил.
– Нам позвать арбитра?
– Если только…
Но закончить не успеваю – звонит телефон,
