своего Гитлера, который вернул бы нас на по праву причитающееся нам место среди наций. Однако мне жаль, что он не смягчился после тех огромных успехов, которых он добился. Весь мир был бы счастлив видеть Гитлера, несущего мир и терпимость, и ничто не украсило бы его имя в мировой истории больше, чем акты великодушия и милости, проявление жалости к несчастным и беззащитным, к слабым и нищим.
Поскольку он был достаточно любезен, чтобы дать мне свой совет, я позволю себе ответить встречной любезностью. Герр Гитлер показал себя слишком чувствительным по отношению к предположениям о том, что в Германии, помимо его мнения, могут быть и другие. На самом деле было бы удивительно, если бы у 80 миллионов людей, столь разных по происхождению, вере, интересам и условиям жизни, был бы один-единственный образ мыслей. То, что у него имеется возможность и – увы! – желание подавить все неудобные мнения, не вызывает сомнений. Однако было бы правильнее чуть-чуть расслабиться и не стараться запугать людей до смерти за то, что они выражают свои искренние сомнения или придерживаются иных взглядов. Он ошибается, думая, что я стараюсь не замечать немцев, представляющих нацистский режим, когда они приезжают в нашу страну. Наоборот, только в этом году я встречался по их просьбе с герром Боле, герром Генлейном и с гауляйтером Данцига, как им всем хорошо известно.
Как и большинство английских мужчин и женщин, я больше всего желал бы видеть великую, счастливую, мирную Германию, стоящую в авангарде Европы. Пусть этот великий человек заглянет в глубины своей души и совести, перед тем как обвинять кого-то в разжигании войны. Все народы Британской империи и Французской Республики искренне желают жить в мире бок о бок с немецкой нацией. Но в то же время они полны решимости встать на защиту своих прав и издревле существующих цивилизаций. Они не желают находиться в чьей-либо власти. Если эти слова дойдут до герра Гитлера, я надеюсь, он примет их с осознанием той чистосердечной прямоты, с которой они произнесены{93}.
В эссе, написанном Черчиллем за год до этого, выдерживается та же примирительная линия: Гитлер «был порождением гнева и горя могучей империи и расы, потерпевшей сокрушительное поражение в войне». Фюрер мстил за то поражение, и «за пятнадцать лет, последовавших с момента принятия этого принципиального решения, ему удалось восстановить Германию как самую могущественную державу Европы». Германия более не лежала распростертой у ног победителей. «Кто бы что ни думал об этих достижениях, – писал Черчилль, – они определенно являются одними из самых выдающихся в мировой истории». Если отбросить в сторону все восхищения и преувеличения, Черчилль критиковал запрет социалистических и коммунистических партий, ненависть к евреям и их преследование, а также весьма тревожащие атаки на христианство во имя «древних богов нордического язычества»{94}. Действительно ли он верил в это, или он таким образом просто работал на публику?
Предостережения Троцкого
В Советском Союзе политические конфликты и межфракционная борьба внутри большевистской партии закончились победой сталинской фракции на фоне неудач за рубежом, в Европе и Китае. Потерпевший поражение Троцкий был исключен из партии, лишен гражданства и выслан в Турцию. Кемаль Ататюрк отправил его на остров Принкипо, где еще византийские императоры держали в заточении своих соперников{95}.
Троцкий был практически единственным, кто начиная с 1931 г. предупреждал об опасностях, которые исходят от Германии. Несколькими годами позже Бертольт Брехт, находясь в своей калифорнийской ссылке, начал работу над произведением, которое станет одной из самых яростных реакций на возвышение Гитлера и фашизма. Как и Вальтер Беньямин, Брехт ознакомился с предостережениями Троцкого. Нижеследующий отрывок, возможно, помог ему в сочинении пьесы «Карьера Артуро Уи, которой могло не быть», чья премьера состоялась через десять лет:
В начале своей политической карьеры Гитлер, вероятно, выделялся лишь своим сильным темпераментом, голосом, который был намного громче других, и ограниченным мышлением, которое делало его гораздо более самоуверенным. Он не принес в свое движение никакой готовой программы, если не считать жажды мщения оскорбленного солдата. Гитлер начинал с обид и жалоб на условия Версальского договора, на высокую стоимость жизни, на отсутствие уважения к заслуженному унтер-офицеру и на заговор банкиров и журналистов Моисеева вероисповедания. В стране имелось множество раздавленных жизнью и терпящих бедствие людей со шрамами и свежими синяками. Все они хотели грохнуть кулаком по столу. Это Гитлер умел лучше остальных. Да, он не знал, как исцелить зло. Но его публичные выступления звучали то как команды, то как молитвы, обращенные к неумолимой судьбе. Обреченные классы, подобно смертельно больным людям, никогда не устают пересказывать на разные лады свои горести или выслушивать слова утешения. Все речи Гитлера были настроены на этот лад. Сентиментальная бесформенность, отсутствие дисциплинированной мысли, невежество вкупе с показной эрудицией – все эти минусы обернулись плюсами. Они обеспечили ему возможность собрать все виды неудовлетворенности в нищенский мешок национал-социализма и повести массы в том направлении, в котором они сами его подталкивали. В сознании агитатора сохранялось все, начиная с его ранних импровизаций, что встречало одобрение. Его политические идеи были плодами ораторской акустики. Вот как велся отбор лозунгов. Вот как формировалась программа. Вот как из сырого материала лепился «лидер»{96}.
По точному замечанию его биографа,
попытка обратить внимание немецкого рабочего класса на нависшую над ним угрозу была самым значительным политическим поступком Троцкого за время эмиграции. Как никто другой и гораздо раньше других он понял суть того разрушительного бреда, вооружившись которым национал-социализм вот-вот должен был обрушиться на мир. Его заметки о ситуации в Германии, написанные в период с 1930 по 1933 г., накануне прихода Гитлера к власти, отличаются холодным клиническим анализом и прогнозом развития этого гигантского феномена социальной психопатологии, а также его последствий для международного рабочего движения, для Советского Союза и для всего мира{97}.
В дискуссиях о становлении и падении фашизма часто упускается из виду или недооценивается один вопрос. Был ли фашизм неизбежен – или, если сопротивляться, ему можно было закрыть дорогу? И если во втором случае ответ «да», то с помощью каких механизмов? То, что ключевому сектору германского капитализма пошел на пользу период порядка, – неоспоримый факт. Возможно, кто-то предпочел бы чуть более рациональную форму иррациональности, но многие другие поддерживали и финансировали гитлеровскую партию. То, что многие владельцы капиталистических монополий, наряду с консерваторами – партиями и отдельными личностями – всех оттенков, относились к фашизму благосклонно, приводит в замешательство современных либеральных историков.
А что же немецкие левые? Как мы уже говорили ранее, две основные партии – социал-демократическая (СДПГ) и коммунистическая (КПГ) – находились в состоянии острой вражды. Наступление контрреволюции, начавшееся в декабре 1918 – январе 1919 г. силами лидеров правого крыла СДПГ Носке, Эберта и Шейдемана при поддержке фрайкора (предшественника будущих СА и СС), не только пролило кровь Люксембург, Либкнехта, Йогихеса и Хаазе. Оно также стало причиной политических убийств тысяч рабочих руками протофашистских бригад смерти в период с 1919 по 1921 г.
Существовала ли возможность перебросить мост через эту реку крови? Если бы Коминтерн в Москве скорректировал свой курс, подтолкнув КПГ перейти в наступление и, обратившись с призывом к социалистам и другим партиям, сформировать единый фронт против фашизма, ситуацию еще можно было бы спасти. Неспособность проанализировать специфику фашизма привела в 1933 г. к полной катастрофе. Крайне правые в СДПГ ненавидели КПГ больше, чем они ненавидели нацистов. Что касается самой КПГ, то она двигалась ультралевым курсом, отмахнувшись от фашистской угрозы как от временного помрачения рассудка. Она называла своих оппонентов в СДПГ «социал-фашистами», а один из высших руководителей КПГ Эрнст Тельман сделал свою печально известную ремарку: «Сначала Гитлер, а затем наша очередь».
Баланс сил, однако, изначально складывался не в пользу фашизма. На майских выборах 1924 г. СДПГ получила 6 миллионов голосов, КПГ – почти 4 миллиона, либеральная Партия Центра – 4 миллиона, нацисты – 2 миллиона. В декабре того же года состоялись новые, внеочередные выборы. КПГ потеряла миллион голосов, доставшиеся
