Затем захваты земель возобновились весной 1920 г. и особенно участились осенью 1920 г., распространившись на некоторые районы Сардинии, Сицилии, Калабрии, Кампании и Апулии»{87}.
Во многих случаях инициативу в свои руки брали вернувшиеся с войны солдаты, а их умение обращаться с оружием было не менее важным, чем выдвигаемые ими политические требования. В политическом смысле именно католические крестьянские объединения при поддержке Итальянской народной партии бросили главный вызов землевладельцам. К несчастью, обе организации были склонны к ненужным компромиссам.
В этот же период появились две профсоюзные конфедерации: одна католическая, а другая социалистическая. В 1920 г. Федертерра – руководимая социалистами федерация аграрных профсоюзов – насчитывала миллион членов. В основном она была представлена безземельными батраками в Эмилии и Апулии, но после войны противостояние сельскохозяйственных рабочих и аграрных капиталистов достигло своего пика в Ломбардии, центральной Тоскане и области Венето. В большинстве случаев руководимые социалистами крестьяне и батраки выходили из стычек победителями. Эти победы породили среди итальянских рабочих новую политическую сознательность, что привело к серии триумфов социалистов на местных выборах осенью 1920 г.
В то время как антисоциалистические коалиции захватывали города, рост числа голосов, отданных за социалистов в сельской местности, буквально смел либеральных представителей класса землевладельцев: «В провинции Сиена 30 из 36 местных советов стали социалистическими, так же как 149 из 290 коммун в Тоскане в целом. В Эмилии – колыбели сельского социализма – Итальянская социалистическая партия получила контроль над 223 из 280 муниципальных советов (поразительный успех), а в одной только провинции Болонья – над 54 из 61»{88}. ИСП в ходе кампании выдвинула революционную программу, открыто заявив, что ее цель – использовать местные мэрии как органы власти для того, чтобы бросить вызов буржуазному государству на общенациональном уровне. Эти муниципальные «диктатуры пролетариата» ничем не напоминали привычную политику местечкового уровня. Они олицетворяли победу одного класса над другим, и не было ничего удивительного в словах одного богатого фермера-коммерсанта, обращенных к его коллегам по Болонской сельскохозяйственной ассоциации: «Иногда я не понимаю, где я – в России или в Италии». Он был встревожен, и для этого у него были все основания. Сочетание стачек и блестящих побед на выборах, за которыми стояла мобилизация масс, было мощным эликсиром, предостережением о том, что социалистическая революция приближается и ее невозможно предотвратить парламентскими методами. Именно этот сигнал услышали профессионалы из среднего класса, представители сельской буржуазии и капиталистов – все они вдруг оказались под угрозой. На их потребность в контрреволюционной организации откликнулись фашисты. Либеральный лидер Джованни Джолитти отказывался воспринимать фашизм всерьез. Джолитти полагал, что Муссолини и когорту его сподвижников можно обуздать, поделившись с ними властью, и отказывался обсуждать вопрос о создании парламентской антифашистской коалиции с участием социалистов – если только в нее не включат самого Муссолини! Непримиримая позиция либералов по этому вопросу объяснялась тем, что многие сторонники их партии предпочитали Муссолини социалистам. С большим удовольствием наблюдая за политическим хаосом, лидер фашистов объявил в 1922 г. свой «марш на Рим». Он не был до конца уверен в том, что его легионам удастся захватить и удержать власть, но полагал, что попытаться стоит. Его абсолютный успех привел в восторг консервативные силы по всей Европе.
Мифомания Муссолини представляла «марш на Рим» в ярких красках. Реальность несколько отличалась от этой картины. Сам по себе марш не был ни зрелищным актом насилия, ни ключевым историческим событием. То, что происходило на самом деле, отличалось от того, как события были представлены позднее. Клика придворных лакеев и подхалимов сознательно ввела короля в заблуждение, предоставив ему ложную информацию о том, что армия отказывается защищать Рим от планируемого фашистского марша со стороны Милана. Фигура слабая и жалкая, король не нуждался в дальнейших подсказках. Он связался с Муссолини и предложил ему кресло премьер-министра.
Муссолини тут же согласился. Его чернорубашечники прибыли в Рим через день после того, как он с благодарностью принял предложение короля сформировать новое правительство. Будучи большим фантазером, он всерьез раздумывал над тем, чтобы отдать приказ остановить свой поезд перед Римом и въехать в город на белом коне. В конце концов он прибыл туда в спальном вагоне и отправился во дворец, а в это самое время его одетые в черные рубашки бандиты громили и грабили дома политических противников и насильно поили редактора одной либеральной газеты касторовым маслом – «фашистским лекарством».
Все прежние обещания фашистов, данные ими сразу же по окончании Первой мировой войны, были бесцеремонно выброшены на свалку. Отмена монархии? Король еще крепче уселся на троне. Земельная реформа и экспроприация церковной собственности? Независимая судебная система? Демократизация местного самоуправления? Пустые клятвы, которые никогда не были выполнены. Страх и конформизм сковали всю страну.
В 1927 г., спустя пять лет после того, как фашисты захватили Рим и всю Италию, Черчилль отправился на встречу с дуче. Он уже давно убедился в том, что Муссолини и итальянский фашизм представляют собой ту единственную форму внепарламентских сил, которая способна разгромить большевизм и его последователей в Европе. Фашисты могли мобилизовать людей на улицах, чего не могли сделать традиционные консервативные партии. «Если бы я был итальянцем, – цитируют одно из высказываний Черчилля во время поездки, – я уверен, что был бы всем сердцем на вашей стороне от начала и до конца в вашей победоносной борьбе со звериными инстинктами и страстями ленинизма. Но в Англии нам еще не доводилось сталкиваться с этой опасностью в столь серьезной форме. У нас свой способ ведения дел»{89}.
После одной из встреч с Муссолини Черчилль излил свои чувства перед толпой ожидавших его журналистов:
Я, как и многие до меня, не мог не подпасть под обаяние его мягкой и простой манеры общения и его спокойного, отстраненного самообладания вопреки столь многим тяготам и опасностям. Во-вторых, каждому было ясно, что он не думает ни о чем ином, кроме как о долговременном благе – как он его понимает – итальянского народа, и что все прочие, более мелкие соображения не имеют для него ни малейшего значения.
В автобиографии, опубликованной несколькими издательскими домами в Великобритании и Соединенных Штатах (с восхищенным предисловием бывшего американского посла в Италии), Муссолини с гордостью цитирует сказанные о нем слова Черчилля. Тот называл Муссолини «римским гением», «величайшим законодателем из всех живущих», и однажды сказал ему: «Ваше движение сослужило службу всему миру». Черчилль хвалил Италию «с ее ревностными Fascisti, с ее прославленным Вождем и самоотверженным осознанием долга перед нацией».
Неудивительно, что в New Leader был опубликован следующий комментарий: «Мы всегда подозревали, что в глубине души мистер Уинстон Черчилль – фашист. Теперь он открыто признал это». Жена Черчилля сообщила ему, что на страницах Manchester Guardian Ч. П. Скотт «высказал досаду по поводу твоего пристрастного отношения к "Мурр-солини"». Похвалы Черчилля заставили Мурр-солини мурлыкать от удовольствия{90}. Черчилль, что было для него нехарактерно, предпочел не замечать имперских претензий дуче. Муссолини не делал секрета из своего желания вновь превратить Средиземное море в итальянское озеро, если не прямо бросить вызов Великобритании и Франции.
И консервативные, и либеральные историки, пишущие о Черчилле, столкнувшись с этими экстравагантными хвалебными словоизлияниями, ощущают некоторую растерянность и склонны пропускать мимо ушей особо кровожадные краснобайствования своего персонажа. Рой Дженкинс скромно упоминает о паломничестве Черчилля в Италию как об одном из маршрутов туристической поездки, включавшей в себя посещение Везувия и закончившейся «двумя встречами с Муссолини в Риме, после которых он выдал несколько чрезмерно дружественных заявлений». Эндрю Робертс демонстрирует ловкость рук, цитируя слова Черчилля, сказанные в 1923 г. и содержащие критику в адрес итальянского диктатора за дестабилизацию им Лиги Наций, а затем сообщает о своей точке зрения: «Для репутации Черчилля было бы лучше, если бы он продолжал придерживаться этого мнения… но с течением времени он начал рассматривать [Муссолини] как сдерживающий фактор для коммунизма, который, как он опасался, будет распространяться на запад в послевоенной Европе». Ни тот ни другой историк не цитируют Черчилля напрямую, избегая таким образом обсуждения его несомненного увлечения итальянским фашизмом.
В 1926 г., за год до своего путешествия в Рим, занимая пост канцлера казначейства, Черчилль выразил восхищение итальянским корпоративизмом:
