волосы.
– Вот вроде бы ты не человек. И мыслишь совсем иначе, и живешь столько, что для тебя жизнь людская – лучина тонкая и значения иметь не должна никакого. И не оттого, что ты плохая. Просто разумение у тебя иное. Не как у людей. Да только все одно. На моих глазах собственных ты жизнью своей рисковала, чтобы витязей от Водяного уберечь. Сиротке безызвестной помогла и даже животину безголосую из болота вытащила. К тому ж…
Иван задумчиво поглядел на царевну.
– О батюшке своем ты совсем как девушка простая, дочь любящая, беспокоишься. Вот и никак я в толк не возьму. Как это все в тебе уживается?
Слова Ивана неожиданно задели Марью куда больше, чем ей бы хотелось.
«Ах вот оно как, значит? Пока я здесь в кисель расплываюсь, ты меня, точно ракушку диковинную, поразглядывать решил?»
Обозлившись на себя за собственные недавние мысли, царевна холодно молвила:
– Дивлюсь с тебя, царевич. Разве вы, люди, сами не такие? Али, может, ты один не такой? Скажешь, не уживается в тебе самом и любовь, и гнев, и добро со злом? На тех же, к примеру, кто отца твоего похитил? Да не отвечай!
Она презрительно скривилась, видя, что Иван собирается заговорить.
– Уж я-то точно знаю, что уживается. А в прочих ваших еще и не такое в водоворот единый сходится.
Пред глазами царевны, выплыв погребальным челном из далекого прошлого, встал Чародей. Марья явственно вспомнила, как он менялся, погибая в бездонной пучине Нави. Взор царевны потух, рука ее выскользнула из-под локтя Ивана, и вновь заговорила она уже тихо и спокойно:
– Или, по-твоему, это лишь вам, смертным, все дозволено? И ошибаться, и сомневаться? Ты сам-то скажи, не сомневался, когда, меня защищая, моряков в Навь отправлял?
– Прости, – царевич покачал головой, явно раздосадованный. – Не желал я тебя обидеть. И сомнения, конечно, да прочее все не одним лишь людям присущи. Вот только в бою том я ни минки не раздумывал. Потому как знал, что по правде поступаю да по чести.
– Хм, коль так, отрадно слышать.
– Так. И так впредь будет.
Иван говорил твердо и уверенно.
– Но раз уж мы начистоту заговорили… Давеча у меня с царем болотным один прелюбопытнейший разговор случился. И поведал он мне, что с Кощеем Бессмертным тебя, Марья, дела стародавние связывают. Да и во дворце своем он упоминал, что вина тебя гложет. Я тогда значения словам тем не придал, но… Теперь, быть может, расскажешь? Все ж путь наш на Буян лежит и…
Он сглотнул.
– От тебя во многом и моего батюшки судьба зависит.
– Ничего из того, что тебе теперь бы пригодилось, меж нами с Кощеем не было. То я уже говорила раз.
Марья ответила хмуро и резко, порядком раздосадованная тем, что беседа их с Иваном зашла совсем не туда, куда бы ей еще совсем недавно хотелось, а прогулка, до того по-настоящему сказочная, была теперь безнадежно испорчена.
– Что до остального… – она заговорила вновь не сразу, неожиданно даже для себя самой. – Кощей Бессмертный когда-то погубил человека, что был мне дорог, – остановившись, она поглядела Ивану в глаза. – Давно. Не счесть уж лет сколько…
– Однако ты по человеку тому до сих пор скорбишь. То была любовь, да?
Царевич не спрашивал – утверждал, и Марья медленно, против воли, кивнула.
– Любовь.
Она вновь взяла Иван под руку и повела вдоль благоухающего сладкой горечью сада.
– Он убил его? А ты не смогла спасти, от того вина твоя?
– Хм, можно и так сказать. Не смогла. И убил.
Царевна коснулась кончиками пальцев лепестка крупного белого цветка. Бархатистого и нежного.
– Тот, кого я любила, ступил на темный путь и стал Кощеем Бессмертным. Со временем. А затем я одолела его и заточила в башне на Буяне. И сделала бы это еще дюжину раз, коль потребовалось. Так что тревога твоя напрасна, царевич. Тот, кого я любила, давно мертв. А Кощей Бессмертный мне лишь враг, и ничего боле. Рука моя в случае чего не дрогнет, уж поверь. И уж тем паче никакое прошлое мне Володыку вернуть не помешает. А значит, и твоего отца мы обязательно разыщем.
– Да…
Иван молча кивнул, явно жалея, что вообще завел этот разговор, и они пошли дальше – теперь уже молча. Вскоре, впрочем, как-то незаметно вновь начав разговор, да так и прогуляв по залам, башням, садам да галереям до самого рассвета. И встретили восходящее над градом солнце на вершине одной из многочисленных дворцовых башен, укрывшись одним на двоих пледом да вкушая стянутый из-под носа нерасторопной служки виноград.
– Хорошо…
Иван, закинув в рот ягоду, покосился на Марью, и та улыбнулась, понимая, что все это время он глядит вовсе не на рассвет.
– Хорошо…
Она положила голову ему на плечо и закрыла глаза. Сейчас морской царевне не хотелось думать ни о предложении Несмеяны, ни о том, что время, судьбою отведенное, неумолимо близится к концу и буря в Великой Пустыне рано или поздно стихнет, а она, Марья, все никак не может решить, как поступить. В тот миг, сидя рядом с Иваном-царевичем, чувствуя его плечо под своею щекой, слыша его дыхание, теплое и живое, ощущая жар его тела и сильную руку позади своей спины, наследная морская царевна Марья Моревна хотела быть просто девушкой. Беззаботной и слабой.
* * *
Иссякать буря стала к вечеру, на четвертый день их пребывания в гостях у Несмеяны. Тогда же царевич, как и Марья, полюбивший коротать время за прогулками по дворцу, предложил ей пройтись в последний раз.
– Марья, кажется, все… стихает ветер, да и небо над пустыней яснее с каждым часом. Пожалуй, пора настала и с дворцом прощаться.
– Дворец не человек. Переживет, – царевна покачала головой. – Завтра царице ответ давать надобно. Тем с утра и займусь, потому нынче спать лечь пораньше стоит.
Она поднялась с кресла, но Иван, преградив ей путь, настойчиво сказал:
– Идем.
А затем, не дожидаясь боле согласия, потянул ее прочь из залы.
– Да, сад все ж знатный.
Немного погодя, когда они уже какое-то время бродили по галереям дворца, а Марья все не могла отделаться от чувства, что сегодня что-то в их прогулке отлично от обыкновенного, Иван как бы невзначай огляделся. Поодаль от них, наверняка так же прогуливаясь, шли двое укутанных в белые шелка мужчин.
– А уж в садах я, поверь, толк знаю! В детстве все окрест дворца излазил. Яблоки воровал, знаешь ли, с ловкостью исключительной!
Царевич залихватски подмигнул Марье.
– А ты, царевна? Как твое детство прошло? Доводилось тебе делать что-нибудь этакое? За что потом ух как влететь может? И ведь знаешь, что влетит обязательно, а все одно тянет на сумасбродство?
– Да уж на месте не сидела…
Вспомнив, как впервые сбежала из дому на сушу, Марья невольно с теплотою
