родители, я не знаю, где она живет. Я знаю, что она больна и на голову тоже. И я очень-очень хочу, мама, чтобы побыстрее приехала скорая и забрала ее. Не спрашивай меня больше.
— Хорошо, — согласилась мама, она больше не спрашивала, она вообще не знала, что и как теперь говорить. В волнении достала из сумочки сигареты, закурила. — Час от часу, Федор, с тобой не легче, — произнесла она. — Когда же кончатся твои сюрпризы?
Молча, она выкурила сигарету. Молчал и Федор.
— А если она умрет?
— Мама! — прошипел он.
— Как хоть ее зовут?
— Галя ее зовут.
— Давно ее знаешь?
— Не больше недели… мама, я же просил тебя, — взмолил он. — Может, ты сама в скорую позвонишь… Хотя ладно… Ладно, — он отмахнулся.
— Скорую давно ждете?
— Не знаю… сорок минут, полчаса, может, час. Не знаю.
Мама поднялась.
— Надо что-то делать. — Вернулась в зал.
— Как вы себя чувствуете? — она села рядом с Галей. Галя все так же вглядывалась в ладони, молчала. Отчим, казалось, спал, удобно усевшись в кресле. — Вы далеко живете? Давайте я позвоню вашим родителям.
Ни слова. Казалось, Галя вовсе ее не слышала. Мама глянула на сына.
— Вас ведь Галя зовут? — вновь попыталась она. Молчание. Все чаще Галя вздрагивала в ознобе, все отчетливее становилась дрожь. Щеки и лоб ее горели. Лицо уткнулось в ладони — она зарыдала. Все, и отчим, в испуге глядели на нее. Что делать — никто не знал.
— Скорая? — мама, косясь на Галю, нервно говорила в трубку. — Час назад мы сделали вызов… Вы знаете? Машин у вас нет, все на вызовах? Ожидать? И сколько — пока человек умрет? — она нажала рычаг, набрала номер. — Такси? — назвала адрес, — через пятнадцать минут? Ждем. — Положила трубку. — Девушка, я не знаю, кто вы, но вам необходимо в больницу.
Галя зарыдала во весь голос, страшно всхлипывая, сглатывая, и так задыхаясь, что мама сама чуть не заплакала.
— Да что же это такое?! Что же ты за сюрпризы всегда подносишь, что же это такое?! — она оглянулась. — Где моя сумочка?
— На кухне.
— Принеси сигареты.
Федор принес сигареты.
Галя рыдала, мама курила на балконе, отчим вышел в кухню.
Зазвонил телефон.
— Да? — Сингапур схватил трубку.
Раздался звонок в дверь.
— Мама! — он протянул ей трубку. — Такси. — Бросился открывать дверь.
Вскоре в комнату вошли врач и медсестра.
— Спасибо, такси не нужно, — говорила в трубку мама. — Платить за вызов? Так мы же… Хорошо. — Она повесила трубку. — Доктор, — глянула она на врача, — что с ней?
Врач, высокий, плотный мужчина осматривал Галю.
Похоже на пневмонию, — ответил он. Медсестра сделала Гале укол. — Пойдемте, девушка.
— Нет! — нервный отчаянный стон. — Нет, — Галя в мольбе глядела на Сингапура. — Пожалуйста, не надо.
— Девушка, пойдемте, — повторила медсестра.
— Они убьют меня, не отдавай меня, — просила она.
— Что за глупости, — возмутился врач.
— Убьют…
Сингапур не слушая, подхватил ее, повел к выходу. Только сейчас он обратил внимание, что на ногах ее жуткие, размера на три больше мужские зимние ботинки с помойки.
Галю ввели в карету скорой помощи. Скорая уехала. Сингапур вместе с мамой вернулся в квартиру.
— Кошмар какой-то, — не придя в себя, говорила мама. — Хоть чаю давай попьем.
Отчим стоял на балконе. Для него, видно, все это было немалой пыткой, вся эта бестолковая нелепая ситуация. Ему хотелось побыстрее уйти. Терпеливо он ждал, стараясь уединиться.
Мама и сын были на кухне, на плите закипал чайник. Мама закурила.
— Мама, я столько не курю, — заметил Федор.
— С тобой тут запьешь, — ответила мама. Слезы выступили; сдерживаясь, она старалась не плакать, слезы текли, лицо ее раскраснелось, она затягивалась часто, долго и тяжело выпуская дым. — У меня и так давление. Самой в пору в больницу ложиться. Что ты со мной делаешь… Федор, нельзя так… Что с квартирой сделал, во что ты ее превратил… Это же… притон. Здесь жить нельзя, везде грязь… И… — она решилась. — Почему ты соврал, что… Тебя же отчислили, Федор… Сколько ты будешь испытывать меня? Отец (так она называла отчима) больше не будет платить за тебя… Словом, Федор, ты пойдешь работать. Он уже договорился, тебя возьмут слесарем. Квартиру эту мы сдадим. Будешь жить с нами. И не вздумай со мной спорить! — она не выдержала, заплакала.
Федор не спорил. Закипел чайник, он заварил чай, сел на место — все молча. Не собирался он спорить. Права мать; он смотрел в окно… тошно было, тем более за окном солнце, березы… тихо было во дворе, тихо и безветренно — что выть хотелось. Будет он и слесарем работать, и с квартиры этой съедет, и с ними жить будет… хотя как он с ними жить будет… как? Не первый раз мама поднимала этот вопрос, не первый раз уговаривала его переехать и жить вместе… Не соглашался Федор, до скандала не соглашался, до слез и крика. Ненавидел он отчима, не мог он жить с ним в одной квартире. Впрочем, не за что ему было отчима ненавидеть. Единственное, что отчим не делал для него, это не любил его. Во всем остальном Сингапуру можно было только позавидовать. Он жил на полном обеспечении, и жил как хотел.
— За что ты его не любишь, — спрашивала мама, — что плохого он сделал тебе? Он же тебе больше, чем отец. Все твои капризы, все твои желания — все исполнялись им.
— Все исполнялись тобой, — возражал сын.
— Но на его деньги. Он ни разу не повысил на тебя голос, ни разу не поднял руку.
— Но ни разу и не приласкал. Я с девяти лет живу с ним. Хотя бы раз он назвал меня по имени?
— Но он такой человек…
— Он и бабушку ни разу никак не назвал, — напомнил Федор. — Ни разу, даже по имени-отчеству. Она-то ему, что плохого сделала?
— Но он такой человек, — защищалась мама. — Он просто скромный.
— Это иначе называется — равнодушный. Он женился на тебе. И бабушка, и я были ненужной обузой, мебелью, даже хуже — ничто.
— Не говори так! Он все делал для вас, для тебя.
— Для тебя, — уже зло повторял он.
— Да твой родной отец и того для тебя не сделал, и тысячной доли не сделал…
— Родной отец звал меня по имени, я помню это.
— Родной отец от тебя отказался. Это ты помнишь? Родному отцу на тебя наплевать, он вообще не верит, что ты — его сын.
— Тем лучше, раз у меня не было родного отца, зачем мне приемный?
— Да затем, что он кормит тебя, одевает, заботится
