краем плаща.
— Игнема… — начал Максим, полагая, что сенатор жаждет услышать о любимой женщине.
— Скорее. Император ждет, — перебил Марцелл.
И они побежали.
Максим понял: все, что он вознамерится сегодня сказать, придется говорить на бегу.
— Игнема жаждет… тебя видеть.
— Сам тоскую, — отвечал Марцелл, судорожно глотая воздух. — Некогда… Тут такое… Императорские доносчики… Двоих растерзали… Третьего едва отняли… Казна пуста…
Они обогнули храм Юпитера и оказались перед фасадом Палатинского дворца. Здесь царила небывалая суета. По торопливости, проявляемой придворными, можно было судить об их положении при новом цезаре. Самые почтенные, самые заслуженные сенаторы лишь мелко семенили, изображая бег. Молодежь летала вихрем. Слуги и вовсе носились как угорелые.
С Палатина суета расползалась по всему городу.
Нерва в спешке пришел к власти — избрав его, сенаторы лишь на секунды опередили преторианцев. Вероятно, император намеревался сохранить взятый темп.
Максим сообразил: Домициан был в расцвете сил, Нерва — стар. Домициан мог не спеша расходовать дни. Нерва — нет: слишком мало их оставалось; император хотел свершить все задуманное.
Судя по всеобщей спешке, планы у нового императора были грандиозные. «Вот тебе и паралитик!»
…Император Нерва не пожелал занять великолепные апартаменты своего предшественника. Максим его прекрасно понимал: пусть кровь с мраморных полов уже смыта, но жить в комнатах, где только что зарезали человека?..
Нерва презрел пышный дворец Домициана и поселился в гораздо более скромном доме Октавиана Августа. Это был двухэтажный особняк, украшенный изящно, но без вычурности, с небольшими, почти тесными комнатами. И внутренний двор, и комнаты, предшествовавшие императорским покоям, были забиты народом. Гул стоял, как на Бычьем Форуме в базарный день. Между сенаторами и всадниками, дожидавшимися приема, сновали императорские слуги. Одного за другим провожали к императору. Максим отметил, что у дверей не было часовых.
Максим с Марцеллом остановились, дожидаясь своей очереди.
— Хочу выпросить для тебя гражданство, — заявил сенатор.
Максим тотчас вскинулся.
— Не нужно.
— Почему? — опешил Марцелл.
— За какие заслуги?
Взгляды их встретились. По лицу сенатора отчетливо читалось: «За убийство Домициана».
Максим криво улыбнулся: «Такими заслугами не хвастают».
Марцелл согласно опустил глаза.
— Но я обещал. — Уверенно спросил: — Ты ведь хочешь получить гражданство?
— Хочу заслужить.
Максим ответил просто, без патетики, как отвечает Чацкий в исполнении Виталия Соломина:
«Служить бы рад!
Прислуживаться тошно».
И сразу понял, что ответ пришелся по сердцу Марцеллу.
В эту минуту их позвали к императору. Следом за слугой они вошли в широко распахнутые двери.
Император полулежал на кушетке, просматривая какой-то папирус. Возле императора суетился раб: ловко подсунул подушку под локоть цезаря, обмакнул в чернила тростниковое перо, принял подписанный свиток, свернул и приложил печать.
Избавившись от свитка, Нерва приветствовал сенатора. Пусть Марцелл извинит, что Нерва не встает ему навстречу. Посетителей много, а силы уже не те. Коротким жестом предложил Марцеллу сесть. Сенатор безмолвно повиновался, Максим встал за его спиной. С любопытством посмотрел на императора.
Вероятно, в молодости Нерва был очень красив. Даже сейчас, несмотря на следы долгой, изнурительной болезни, его лицо привлекало. Нос с горбинкой, открытой лоб, высокие скулы, красивого рисунка губы. Правда, щеки впали, а кожа приобрела пергаментный оттенок.
— Сотни слуг, — гневно сказал император, словно продолжая прерванный разговор. — Одни пишут, другие запечатывают, третьи относят… И полагают, что изнурены работой. Всех бездельников вон. Нужен один — толковый, расторопный…
— И преданный, — добавил Марцелл. — Я привел такого.
Обернувшись, указал на Максима. Нерва впился в него взглядом. Актер молча поклонился. Марцелл продолжал его расхваливать.
— Заслуживает полного доверия. Способен думать и действовать. Может угадать опасность, вмешаться, предотвратить беду. Одобрить и поддержать разумное начинание. Ты уже слышал о нем. Это прорицатель.
— Прорицатель?!
Нерва уставился на актера. Смотрел, откинув голову, как смотрят дальнозоркие люди. Смотрел со страстным любопытством.
— Это ты предсказал гибель Домициану?
Максим кивнул.
— Как же прочел его судьбу?
— Без труда.
«Что посеешь — то пожнешь». Максим от волнения никак не мог перевести простую пословицу. Глагол «сеять» помнил, а вот глагол «жать»… Сказал:
— Растет посеянное.
Нерва понял. Обернулся к Марцеллу:
— Благодарю. И больше не удерживаю.
В тоне императора звучало явное: «Можешь идти работать». Марцелл беспрекословно повиновался. Максим остался с императором. Нерва быстро обратился к нему:
— Говорят, ты угадал мое возвышение?
— Да.
— Вот как. Удивительно, — бледные губы Нервы сложились в насмешливую улыбку. — Конечно, я занимал почетные и ответственные должности. Дважды был удостоен консульского звания. Но даже в самых дерзких мечтах не воображал себя повелителем мира.
— Значит, тебе и можно доверить власть.
Нерва снова улыбнулся:
— Тебе открыто будущее… Скажи…
Нерва на мгновение умолк. Максим молча ждал, пытаясь понять, чего именно добивается от него император.
— Я римлянин, — сказал Нерва. — Хочу знать, принесу ли благо Риму.
Максим округлил губы, но вовремя удержался от свиста. Когда в институте они проходили древнюю историю, он как раз ухаживал за своей первой женой. До занятий ли тут было? Потом, правда, принялся за историю Рима самостоятельно. Максим ясно представил страницу учебника. Нерве там было уделено ровно два абзаца. Предыдущая глава была посвящена злодеяниям Домициана, последующая — подвигам Траяна.
«Вспомнить бы хоть слово! Говорили тебе: учись, невежда, учись!» Максим попытался рассуждать здраво. Если Нерве уделено так мало места в учебниках, значит, никаких потрясений Рим при нем не переживал. Протекали те мирные дни, которые вспоминаются потом, как высшее счастье.
Максим лихорадочно искал слова. Что сказать цезарю? «Дашь Риму долгожданный покой»? Тут он вспомнил суматоху на Палатине. Нет, покоя римлянам Нерва никак не даст. «Так ведь и Домициан не давал покоя. Никто при нем не был спокоен ни за жизнь свою, ни за имущество. Домициан умерщвлял Рим. Значит, Нерва…»
И Максим торжественно обещал:
— Оживишь Рим.
Император испытующе посмотрел на него.
— Известно, за дурное предсказание можно поплатиться головой. Не всякий осмелится сказать правду.
— Домициану я сказал правду, — спокойно возразил Максим.
— Верно, прости.
Император улыбнулся и как-то удивительно легко выпрямился. Спросил:
— Желаешь остаться при мне?
— Да, желаю.
Нерва щелкнул пальцами.
— Аргуса сюда.
Раб метнулся к двери. И тотчас в комнату ворвался плотный седой мужчина. На ходу он давал указания слуге, семенившему следом. Тот спешно записывал. Седой мужчина подскочил к столу и вывалил на него груду свитков.
В глазах Нервы полыхнул огонь. В одно мгновение император катапультировался с ложа. Вцепился в свитки, как скряга — в золото. Не отрывая глаз от написанного, пальцем указал на Максима:
— Мой новый секретарь. Устроить. Приставить к делу.
…Оказавшись в коридоре, Максим едва не был оттеснен толпой, мчавшейся за
