вдоль дорог — легче было навещать. (В самом городе могли покоиться только непорочные весталки.) Разумеется, отдельного погребения удостаивались лишь состоятельные граждане, бедняков бросали в общие могилы.
Поднимаясь, Максим скользнул взглядом по надгробным надписям. Они оказались на удивление понятны.
«Здесь лежит Виталис. Прошу вас, путники, извините меня, если я вас обвесил, чтобы приумножить состояние моего отца!»
«Юкунд. Пока жил — умел постоять за себя и других. Пока жил — жил честно».
Максим подумал, что хотел бы заслужить такую эпитафию.
…Солнце клонилось к закату. Максим дважды спрашивал у встречных путников дорогу и понимал, что идти еще далеко. Разумнее было бы заночевать, но всякая задержка казалась Максиму непростительной. Он не сдавался, упорно одолевая милю за милей.
Дорога спустилась в чашеобразную впадину, заросшую дубовым лесом. Дубы мало напоминали северные: тонкоствольные, с узкими ветвями, зубчатыми листьями. В закатных лучах листва их казалось медной.
Где-то в лесу стучал дятел. Когда дятел умолк, наступила тишина. В двадцатом веке Максим такой и не слыхивал — вечно где-то работали моторы, выли насосы, шумели поезда. Да и в самом Риме спасения не было от криков и грохота.
В лесу царила совершенная тишина. Не перекликались птицы. Даже листья не шелестели. Максим различал только шорох собственных шагов.
Темнота наступила почти мгновенно. Максим брел, скорее угадывая, чем видя дорогу. На небе одна за другой вспыхивали крупные южные звезды. Какая-то птица сорвалась с ветки, пролетела совсем рядом, Максим даже почувствовал колебания воздуха от взмахов огромных крыльев. В который раз его обуяла досада на ничтожность собственных знаний.
Тут он все-таки потерял дорогу, запнулся о длинные стебли травы и упал. Понял, что больше идти не может, как бы ни подгонял себя. Слишком темно. Ковылять всю ночь, ощупью отыскивая дорогу, и без сил рухнуть к утру, так и не добравшись до цели? Нелепо.
Мысль об остановке была нестерпимой, но сделать он ничего не мог.
Плотно завернулся в плащ, актер вытянулся на траве и, мысленно возблагодарив заботливого юестиария, мгновенно уснул.
Открыл глаза еще затемно. Звезды выцветали, близилось утро. Несмотря на теплый плащ, Максим замерз. От неудобной позы тело затекло. И все же он чувствовал себя отдохнувшим. Не задерживаясь ни на минуту, пустился в путь. По холодку шагалось легко. После двух часов бодрого марша Максим увидел впереди узкий мост, переброшенный через речушку.
Максим запамятовал, какой богине был посвящен этот источник. Помнил только объяснения встречных: идти надо берегом, вниз по течению. Сбежал к воде, плеснул пару горстей в лицо, напился. И снова — наверх, и снова — бегом. Чем ближе была цель, тем сильнее сжигало беспокойство. Что, если опоздает?
Уже совершенно рассвело. Под ноги легла откуда-то взявшаяся широкая аллея. Максим мчался меж высоченных каштанов. Потом оказался среди дубов, и не таких рахитичных, как повсюду, а мощных, исполинских, насчитывавших, видно, не одну сотню лет.
Меж деревьев промелькнуло изваяние. Бронзовый колосс сжимал в вытянутой руке золотые молнии.
«Роща Юпитера!»
Максим еще наддал и выскочил на мощеную дорогу. Увидел море. Тирренское море.
И сразу пронзительно ясно вспомнил, как впервые увидел Черное море. Он ехал в пионерский лагерь (автобус поднимался по спиральной горной дороге), и с перевала открылось море. Максим не помнил, что именно его потрясло — громада воды, цвет ли, но он просто прилип к стеклу. Автобус пошел вниз. Море все приближалось, приближалось, пока не скрылось за рядами пирамидальных тополей. Максим едва дождался первого купания. Его, с пятеркой других ребят, поселили в одном из деревянных домиков, лепившихся по склону горы (Максим этим очень гордился, потому что малыши жили в каменном корпусе), и море было видно из окна. Их повели купаться еще до завтрака, сразу после линейки, как только был поднят лагерный флаг. Максим впервые почувствовал под ногами гладкую, прохладную, не успевшую разогреться на солнце гальку.
Девочки из отряда любили собирать обточенные водой камешки. Белые, точно сахарные, и разноцветные. Вынутые из воды, камешки скоро высыхали и тускнели. Максим предпочитал отыскивать выброшенные на берег ветки и корни. Долго всматривался, решая, что напоминает неровный кусок дерева. А потом выстругивал разные фигурки, раздаривал малышам. Младшие ребятишки ходили за ним по пятам.
Максим вспомнил прощальный костер, песни на берегу, брошенные в воду монетки… И снова автобус взбирался к перевалу, на вершине как бы помедлил и покатился вниз. Море скрылось.
…Тирренское море было не синим — зеленоватым. Волны набегали на песок и отползали, оставляя лопающиеся пузырьки пены.
В отдалении высился белый дом. «Вилла Сервии?!» Максим рванулся было вперед, но представил себя (потного, запыленного) — скинул на песок плащ и тунику, отбросил ненужную дубинку и, разбежавшись, кинулся в волны.
Солнечные лучи пронизывали воду, золотой сетью ложились на дно. Максим нырнул, поплыл под водой, оттолкнулся от дна, вынырнул, отдышался и снова нырнул. Повернул к берегу.
И остановился по пояс в воде. Ни плаща, ни туники на берегу не было. Похитители даже набедренной повязкой не побрезговали! Только дубинку презрели. Максим огляделся. Воров, разумеется, и след простыл.
Максим вообразил, как выскакивает из воды и мчится нагишом по дороге, потрясая дубинкой. Картина не радовала. Ощущать себя «голым инженером» было обидно и неприятно. Максим растерянно озирался. Бестиарий упорно сулил ему встречу с грабителями. Максим приготовился ко всяким неожиданностям, но такого не предвидел. Лучше бы ему встретиться с разбойниками лицом к лицу. Тогда, во всяком случае, мог бы защищаться. А теперь…
Максим вновь оглядел берег.
Судорожно искал выход из положения. Укрыться в ближайших кустах? А что потом? Голышом явиться к Сервии с Корнелией? Или пробираться в Рим?
Максим вообразил, как, запыхавшись, вваливается в каморку на Авентине. Сложился пополам от хохота, представив лица Тита Вибия и Гефеста.
Можно, конечно, соорудить из веток и травы «юбочку папуаса». Все лучше, чем нагота. Да, но Сервия… Он резко оборвал смех. Собственное положение было комичным. А рядом разыгрывалась трагедия. Сервия считает погибшими и брата, и его самого. А он — в двух шагах, и не может ничего сообщить!
Что делать?!!
Спрятаться в кустах, у первого же путника попросить плащ?
Вдали на дороге показалась одинокая фигура. Максим смотрел, загородившись рукой от солнца. «Женщина. Этого не хватало!»
Женщина приближалась. Двигалась как-то странно. Точно слепая. Отходила к обочине, потом выступала на середину дороги, то резко останавливалась, то бросалась бежать. Максим невольно вспомнил, как изнывал в камере. Срывался с места, метался из угла в угол, потом, отчаявшись, падал на тюфяк.
