подозрением спросил он, показав резной палкой для танцев на ряды вооруженных людей. — А, это ты, Садуко! — Он оглядел Садуко с головы до ног и добавил: — Ого, какой ты сегодня важный. Ограбил кого-нибудь? И ты, Макумазан, здесь. А вот у тебя вид не шибко важный. Ты смахиваешь на старую корову, кормившую всю зиму двух телят. Скажи, однако, зачем вы привели с собой воинов? Спрашиваю потому, что на всех еды у меня не хватит, тем более что мы только что закончили пировать.
— Не беспокойся, Умбези, — снисходительно ответил Садуко. — Тебе не придется кормить моих людей, еду для них я захватил с собой. И дело мое к тебе простое. Ты просил лоболу (то есть выкуп за невесту) в сто голов скота за твою дочь Мамину. Получай. Вели своим слугам пересчитать скотину.
— О, с удовольствием, — нервно ответил Умбези и отдал какие-то приказания своим людям. — Рад за тебя, Садуко, что ты внезапно разбогател, хотя не возьму в толк, как тебе это удалось.
— Не ломай голову, как я разбогател, — ответил Садуко. — Я теперь богат, вот все, что тебе нужно знать. Изволь послать за Маминой, ибо я хочу говорить с ней.
— Да, да, Садуко, понимаю, ты хочешь говорить с Маминой, но… — Он в отчаянии огляделся вокруг. — Боюсь, она еще спит. Ты же знаешь, Мамина не встает рано и терпеть не может, когда ее беспокоят. А ты не мог бы прийти, скажем, завтра утром? Она к твоему приходу уже встанет. А лучше через день, а?
— В какой хижине Мамина? — грозно спросил Садуко.
Я же, учуяв подвох, усмехнулся.
— Честное слово, не знаю, — ответил Умбези. — Она спит то в одной хижине, то в другой, а иногда для разнообразия отправляется ночевать в крааль своей тетки, до него ходу несколько часов. И я совсем не удивлюсь, если так она и сделала вчера вечером. Я же ей не нянька.
Не успел Садуко ответить, как пронзительный скрипучий голос неприятно полоснул слух: поискав глазами, я увидел мерзкого вида дряхлую старуху, сидевшую в тени, и узнал в ней женщину, известную мне под именем Старая Корова.
— Он лжет! — проскрежетала она. — Лжет! Благодарение духу моих предков, дикая кошка Мамина навсегда покинула наш крааль. А спала она этой ночью не у тетки, а со своим мужем Масапо, которому Умбези отдал ее в жены два дня назад, получив за нее сто и двадцать голов скота… на двадцать больше, чем предлагаешь ты, Садуко!
В тот же миг мне подумалось, что Садуко лишится рассудка от ярости и горя: лицо юного вождя посерело даже под темной кожей, он весь затрясся, как лист, и казалось, вот-вот рухнет на землю. Он прыгнул на Умбези, как лев, схватив за горло, швырнул на землю и навис над ним с поднятым копьем.
— Ах ты жаба! — вскричал он жутким голосом. — Говори правду или распорю тебе брюхо! Что ты сделал с Маминой?
— О Садуко, — хватая ртом воздух, пролепетал Умбези, — Мамина решила выйти замуж. Нет в том моей вины, Садуко, она так решила сама.
Больше он ничего сказать не успел: не обхвати я руками Садуко и не оттащи его назад, это мгновение стало бы последним для Умбези, потому что Садуко уже замахнулся копьем, чтобы пригвоздить его к земле. Как оказалось, подоспел я вовремя, поскольку Садуко, ослабев от переполнявших его чувств, был не в силах вырваться из моих объятий; я чувствовал, как тяжело, точно молот, бьется его сердце.
Наконец он пришел в себя и швырнул на землю копье, словно избавляясь от искушения. Затем заговорил тем же страшным голосом:
— Что еще ты можешь сказать мне об этом, Умбези? Хочу выслушать все, прежде чем решить, что с тобой делать.
— Только то, что сказал, Садуко, — ответил Умбези. Он уже поднялся на ноги и дрожал, как стебель тростника. — Я поступил так, как поступил бы всякий отец. Масапо — очень могущественный вождь, он станет мне хорошей опорой в старости. К тому же Мамина объявила, что хочет за него…
— Он лжет! — вновь проскрипела Старая Корова. — Мамина лишь сказала, что ни за одного зулуса она не собирается, так что, думаю, у нее на примете белый человек? — Тут она хитро глянула в мою сторону. — А потом сказала, мол, если отец хочет выдать ее за Масапо, она, как послушная дочь, исполнит его волю, однако если за этим браком последуют раздоры и прольется кровь, то пусть это падет на его голову, а не на ее.
— Ты тоже решила вцепиться в меня когтями, кошка драная? — заорал Умбези и палкой, которую все еще сжимал в руке, так огрел по спине старуху, что та поспешно заковыляла прочь, бормоча проклятия. — Ох, Садуко, — продолжил Умбези, — не отравляй своего слуха этой ложью. Ничего подобного Мамина никогда не говорила, а если и говорила, то не мне. Да, как только моя дочь согласилась взять в мужья Масапо, его люди тут же пригнали на наш холм сто двадцать голов отборного скота, и ты, Садуко, хотел бы, чтобы я отказал им? Уверен, если бы ты увидел это стадо, ты бы одобрил мое решение и сказал, что я прав, приняв столь щедрый выкуп в обмен на бранчливую девчонку. Вспомни, Садуко, хоть ты и пообещал раздобыть сто голов скота, что на двадцать меньше, чем прислал Масапо, на тот момент у тебя и одной-то не было… Более того, — добавил он с отчаянием в голосе, видя, что его доводы не убеждают Садуко, — чужаки, что проходили тут недавно, поведали мне, что тебя и Макумазана убили в горах какие-то злодеи. Вот, я все сказал, Садуко, и если теперь у тебя есть скот, то у меня есть другая дочь, может, не такая красавица, зато куда более работящая. Идем ко мне, выпьем пива, и я пошлю за ней.
— Перестань болтать о своей другой дочери и о
