Интересную трактовку стихотворения «Оттого все неудачи…» предложил Леонид Иванов: «В статье “Гуманизм и современность”, написанной в 23-м году, Ман-делыптам еще надеется, верит в скрытую дееспособность “клада”: “Гуманистические ценности только ушли, спрятались, как золотая валюта, как золотой запас, они обеспечивают всё идейное обращение современной Европы и подспудно управляют им тем более властно”.
Но вот “гора” замкнута, “зажмурена” Кащеем, и Кот бдительно охраняет сокровища леденящим “умоляющим” взглядом, не допуская к ним не имеющих пропуска <.. > Вот как описывает Ленина в “Высокой болезни” Пастернак: “Чем мне закончить мой отрывок? / Я помню: говорок его / Пронзил мне искрами загривок / Как шорох молньи шаровой»9. А в глазах у Кащеева кота — «шароватых искр пиры». Еще один фрагмент из описания Пастернаком Ленина: «Он проскользнул неуследимо / Сквозь строй препятствий и подмог, / Как в эту комнату без дыма / Грозы влетающий комок», — отзовется в другом стихотворении Мандельштама: «Прошелестит спелой грозой Ленин» («Если б меня наши враги взяли…», 1937)[2934] [2935] [2936] [2937] [2938].
Если Кащей «щиплет золото гвоздей», а у кота «в зрачках горящих — клад зажмуренной горы», то у Высоцкого «черное золото, белое золото / Сторож седой охраняет — туман» («Сколько чудес за туманами кроется…», 1968), «Вот и эти сады, в коих прорва светящихся яблок. / Но сады сторожат и стреляют без промаха в лоб» («Райские яблоки», 19773*). Причем если у кота, охраняющего клад, — леденящие зрачки, то в «Райских яблоках» таким окажется сам «клад»: «Рву плоды леДяные с дерев».
А процитированный фрагмент статьи «Гуманизм и современность»: «Гуманистические ценности только ушли, спрятались, как золотая валюта», — предвосхищают мысль из стихотворения Высоцкого «Упрямо я стремлюсь ко дну…» (1977): «Спаслось и скрылось в глубине / Всё, что гналось и запрещалось».
Помимо кумира, предшественником Кащея является «кремлевский горец» из эпиграммы 1933 года: «Он один лишь бабачит и тычет» = «Камни трогает клещами, / Щиплет золото гвоздей»; «Что ни казнь у него — то малина» = «Там, где огненными щами / Угощается Кащей» (как написал еще в 1967 году поэт Игорь Чиннов: «Есть серьезные основания думать, что строки об “огненных щах” относятся к сталинскому террору» з2); «А вокруг него сброд тонкошеих вождей» = «У него в покоях спящих / Кот живет не для игры». По свидетельству Надежды Мандельштам: «Тонкую шею О.М. приметил у Молотова — она торчала из воротничка, увенчанная маленькой головкой. “Как у кота”. - сказал О. М., показывая мне портрет» зз. Вспомним и описание «бабочки-мусульманки» из «Путешествия в Армению» (1931 — 1932): «Голова незначительная, кошачья». Как видим, различные образы власти совпадают.
А что касается Кащеева кота, то он соответствует окружению «горца»: «Кто свистит, кто мяучит, кто хнычет». Да и глагол хнычет коррелирует с описанием зрачков кота: «.. .умоляющих, просящих» (ср. с перечнем однородных глаголов в «.Дядюшкином сне» Достоевского: «Потом немедленно раскисает, хнычет, требует объяснений, становится на колени, просит прощения, умоляет…»). Единственное же различие связано со следующими цитатами: «Он играет услугами полулюдей» — «Кот живет не для игры». Но очевидно, что оно лишь подчеркивает единство темы.
Заметим, что Кащей щиплет клещами, и именно так власть поступала с самим поэтом: «Как стальными конДукторскими щипцами, я весь изрешечен и проштемпелеван собственной фамилией» («Четвертая проза») (сравним в песне «Ошибка вышла» и «Дорожной истории» Высоцкого: «Я взят в тиски, я в клещи взят» /5; 79/, «Там штемпелюют всё подряд <.. > В конверты прячут — и этапом за Можай»; АР-10-44).
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Таким образом, начальные строки стихотворения про Кащея и кота: «Оттого все неудачи, / Что я вижу пред собой / Ростовщичий глаз кошачий…», — должны быть интерпретированы следующим образом: все неудачи поэта происходят из-за тотального контроля со стороны власти. Подобным же образом размышляет о своих неудачах и Высоцкий в стихотворении 1966 года: «Сколько лет ходу нет — в чем секрет? / Может, я невезучий — не знаю! <…> Может быть, наложили запрет? / Я на каждом шагу спотыкаюсь» (АР-11-34).
В последнем тексте говорится о ледяной атмосфере страны, и этот мотив также разрабатывался Мандельштамом: «Скольжу к обледенелой водокачке / И, спотыкаясь, мертвый воздух ем» («Куда мне деться в этом январе?», 1937) ~ «Чем-то скользким одета планета. / Спотыкаюсь, затылком об лед» («Напролет целый год — гололед», 1966; черновик — АР-11-34) («Скольжу» = «скользким»; «обледенелой» = «об лед»; «спотыкаясь» = «Спотыкаюсь»).
Оба поэта задыхаются в условиях тоталитарного режима: «Куда мне деться в этом январе? / Открытый город сумасбродно цепок… / От замкнутых я, что ли, пьян дверей? / И хочется мычать от всех замков и скрепок» (1937)34 ~ «В городе этом — / Сплошь лабиринты <…> И у меня — / Дело неладно» («В лабиринте», 1972); «И, спотыкаясь, мертвый воздух ем» ~ «Трудно дышать, / Не отыскать / Воздух и свет»; «И выбегают из углов угланы» ~ «Здесь, в лабиринте, / Мечутся люди»; «И улиц перекошенных чуланы <…> И в яму, в бородавчатую темь…» ~ «Словно в колодцах / Улиц глубоких <…> Здесь, в темноте, / Эти и те / Чувствуют ночь» («улиц» = «улиц»; «в яму» = «в колодцах»; «в бородавчатую темь» = «в темноте»).
Мотив «мечутся люди» встречается и у Мандельштама: «Я буду метаться по табору улицы темной» (1925), «Подумаешь, как в Чердыне-голубе <…> В семивершковой я метался кутерьме» («Стансы», 1935). А в «Конце охоты на волков» (1977) мечется лирический герой Высоцкого: «Я мечусь на глазах полупьяных стрелков».
Кроме того, целый ряд перекличек обнаруживается между стихотворениями «В лабиринте» (1972) и «За гремучую доблесть грядущих веков…» (1931): «Мне на плечи кидается век-волкодав» ~ «Бык Минотавр ждал в тишине / И убивал»; «Но не волк я по крови своей» ~ «Каждый — как волк: / Ни у кого / выхода нет» (АР-2-32); «Чтоб не видеть ни труса, ни хлипкой грязцы» ~ «Я не желаю в эту компанью»; «Уведи меня в ночь, где течет Енисей / И сосна до звезды достает» ~ «Кто меня ждет — / Знаю, придет: /Выведет прочь! <…> Всё: мы уходим к свету и ветру».
Разумеется, правителей, подобных веку-волкодаву и Быку Минотавру иначе, как душегубами, нельзя назвать: «Только слышно кремлевского горца, / Душегубца и мужикоборца» («Мы живем, под собою не чуя страны…», 1933; ранний вариант[2939] [2940]) ~ «Я ненавижу вас, паяцы, душегубы'» («Палач», редакция 1975 года — АР-16-188), «Загубили душу мне, отобрали волю» («Серебряные струны», 1962), «Много всякого народу погубил дремучий лес» («Песня-сказка про нечисть», 1966; АР-11-4), «А хозяин был, да видать, устал: / Сколько душ погубил да с деньгой сбежал» («Чужой дом», 1974; АР-8-23). Сравним также с воспоминаниями Владимира Буковского о своем тюремном следователе: «Это тебе не наивных, запуганных кроликов загонять в капкан. Сколько душ загубил, сколько жизней испоганил — всё с тебя получу»[2941].
Этот же мотив встречается в концовке стихотворения «Если б меня наши враги взяли…» (1937): «И налетит пламенных лет стая, / Прошелестит спелой грозой Ленин, / А на земле, что избежит тленья, / Будет губить разум и жизнь Сталин». Как вспоминает Н.Я. Мандельштам: «Последние две строки пришли к нему неожиданно и почти испугали его: “Почему это опять выскочило?”. Возник вопрос, как это записать. Я предложила подставную последнюю строку: “будет будить” и вместо союза “а” — союз “и”… В таком виде О.М. послал стихотворение Корнею Ивановичу [Чуковскому]. Корней при встрече сказал, что последние строки ничуть не вытекают из начала — еще неизвестно, кто это “наши враги”, которые могут запереть двери… О.М. мне по этому поводу сказал, что у Корнея все же есть нюх на такие вещи…
