его смерти – тоже. В последний раз я держала винтовку в руках в тринадцать лет, когда он давал мне пострелять, выстраивая бутылки из‐под кока-колы вдоль заднего забора. Сначала я стреляла неохотно и не отличалась меткостью. Но папа был чрезвычайно настойчив, а я – чрезвычайно послушна, поэтому мы продолжали занятия. Наконец я сбила все шесть бутылок подряд и спросила, нельзя ли мне уже пойти. Мне не нравилось держать тяжелую винтовку в руках, не нравился оглушительный грохот, отдача в худенькое плечо, едкий запах. Я ненавидела даже свои успешные попадания в цель – разлетающиеся осколки стекла, имитирующие то, как пуля разрушает жизнь. Теперь винтовка стояла прислоненная к кухонному стулу, но у меня не было намерения из нее стрелять. Если Сет все‐таки объявится, я хочу, чтобы у меня в руках было оружие. Я хотела, чтобы он сразу увидел: я больше не та девчонка, которую он помнит.
Я занималась обычными делами: кормила кур и собак, ходила за дровами, готовила утреннюю овсянку для Руби-Элис, твердо решив не бояться и следя за тем, чтобы винтовка всегда была под рукой. С каждой минутой желание покинуть ферму становилось все ощутимее, и я наконец начала паковаться, дав выход нервной энергии и до полудня наполнив четыре больших корзины, а после обеда снова вернувшись к работе. Внезапно оказалось, что я жду не дождусь, когда же мы наконец переедем.
Я притащила из сарая в салон садовую стремянку, чтобы дотянуться до коллекции крестов, которую мама хранила на высокой белой полке. Старая лестница подо мной заскрипела и зашаталась, но я задержалась на верхней перекладине, любуясь экспозицией и вспоминая рождественские утра, когда мама разворачивала очередной крест, который папа купил ей в подарок, и как она всякий раз изображала удивление и радость. Каждый был размером примерно с мою ладонь, глянцево-белый и расписанный лазурно-синими цветами, бантиками или летящими птицами. Папа заказывал эти кресты по каталогу “Сирс, Роубак энд Ко” в “Джерниган”, исправно каждый декабрь, и теперь, протирая и заворачивая крест за крестом, я осознала, какая нежность крылась в этой традиции. Один из крестов был разбит, я это помнила и выискивала его глазами, чтобы взять в руки с особой осторожностью. Проводя пальцем по неровным стыкам в тех местах, где папа его склеил, я перенеслась в то ужасное рождественское утро, когда Сет, разозлившись на то, что кто‐то его якобы поддразнил, схватил то, что лежало ближе всего, и запустил в Кэла. Мамин подарок ударился о стену и раскололся на несколько частей. В комнате стало оглушительно тихо, все ждали маминой реакции. А она всего лишь стиснула зубы и уронила взгляд на скрепленные ладони. Обычно истерики Сета приводили ее в ярость, но на этот раз я видела, что ей просто грустно. Папа выгнал нас всех из салона, и остаток рождественского утра я прорыдала у стойла Авеля.
Взяв в руки склеенный крест и по‐прежнему ощущая печаль того давно минувшего дня, я заметила самодельный деревянный крестик, лежащий на полке позади всех остальных. Два ивовых прутика, перевязанных посередине красной рождественской лентой. Я совсем забыла о нем, но сейчас сразу его узнала. Этот крест сделал для мамы Сет. Он положил его в коробочку, перевязал кривоватым бантиком и робко вручил маме, когда нам разрешили вернуться в дом к ужину из ветчины в глазури. Мама приняла подарок вежливо, но без особой радости, а потом отложила в сторону и приступила к еде. Сет не взглянул ни на нее, ни на кого‐нибудь из нас, пока все не начали передавать друг другу тарелки. Угощений, наготовленных мамой и Вив, на столе была настоящая гора, но Сет практически ничего не съел.
Я спустилась с лестницы, сжимая в одной руке фарфоровый крест с трещинами, а в другой – самодельный. Эти два креста хранили правду о моем брате – о его пылком нраве и буйстве натуры, но и о том уголке души, где он хотел быть хорошим и даже знал, как это делается, – о том уголке души, где ему хотелось, чтоб его любили, только вот внушить эту любовь он не умел. Его озлобленность привела к страшной беде, и память моя была полна этой бедой настолько, что я едва могла припомнить мальчика, способного старательно смастерить ивовый крест в знак извинения за свой проступок. Мама сберегла оба креста. Возможно, мне следовало увидеть в этом некий знак. Кресты лежали у меня на ладонях, и некоторое время я смотрела то на один, то на другой, а потом отнесла на кухню и бросила оба в мусорное ведро.
Несколько дней спустя я вытирала и убирала на полку посуду после обеда, и тут на крыльце послышались тяжелые шаги, а за ними – три увесистых удара в дверь. Я сразу поняла: это он. Нервы задребезжали, и я принялась бессмысленно метаться по кухне. Я сотни раз представляла себе, как Сет явится на ферму, но цивилизованного стука в дверь среди моих воображаемых версий не было.
Я глубоко вздохнула и подхватила папино ружье. Идя по коридору и через салон, я перебирала в голове способы, которыми Сет все равно сумеет проникнуть в дом. Конечно, я убрала ключ с деревянной балки на крыльце, где он висел десятилетиями, но, возможно, у Сета есть собственный дубликат, а еще он может разбить окно или высадить дверь плечом. Но когда я подошла поближе, он просто постучал еще раз, погромче, от чего собаки, закрытые в комнате Руби-Элис, зашлись лаем.
Я набралась смелости и выглянула в окно салона, и оттуда на меня в ответ, почти нос к носу, смотрел мой брат. С бешено колотящимся сердцем я отскочила назад.
– Тори, открывай, черт тебя дери, – потребовал Сет через окно.
Беглый взгляд на брата мне мало что сказал – только то, что он похудел и отрастил темную всклокоченную бороду, с которой походил на взрослого мужчину больше, чем я ожидала.
– Ну же, – низким упрашивающим голосом поторопил он меня. – Я тебя не трону.
Я замерла, пытаясь привести в порядок эмоции, и тут поняла, что за себя не боюсь. Какое бы зло ни принес с собой Сет, если оно направлено против меня, я его одолею. А вот если он захочет причинить вред Руби-Элис, тут у меня уверенности не было. Когда собаки притихли, я снова подошла к окну и через окно велела ему сесть в кресло, стоящее на крыльце. Он усмехнулся моему требованию, но послушался.
Я натянула свитер, взяла винтовку и торопливо
