Дик устремился к первому же, как он решил, укромному месту, которое попалось ему на глаза. Это была дубовая роща. Земля там была плотная и свободная от кустов, которые могли бы помешать бегу, и, поскольку находилась она на склоне, они вбежали в нее на большой скорости. Впереди они увидели поляну, но Дик, чтобы не попасть на нее, свернул влево. Через две минуты, когда на их пути снова появилось такое же препятствие, они поступили точно так же. То, что они каждый раз уходили чуть левее, в конце концов привело к тому, что беглецы стали приближаться к широкой дороге и реке, которую они переплыли пару часов назад, в то время как преследователи их свернули вправо, в сторону Танстолла.
Наконец мальчики остановились, чтобы отдышаться. Погони не было слышно. Даже приложив ухо к земле, Дик ничего не услышал. Впрочем, ветер все еще шумел в ветвях, поэтому судить о чем-то наверняка было трудно.
– Все. Бежим дальше, – переведя дух, сказал Дик, и, как ни хотелось отдохнуть подольше, они поднялись и продолжили торопливый спуск. Хромавший Мэтчем едва поспевал за своим товарищем.
Через три минуты они уже продирались сквозь густые, но низкие заросли остролиста. Высоко над их головами деревья ветками образовывали сплошную крышу. Это походило бы на зал с огромными колоннами, если бы не кусты под ногами.
И вот, наконец, пробежав через всю рощу, они раздвинули последние заросли и выскочили на очередное открытое пространство.
– Стой! – выкрикнул чей-то голос.
Между двумя могучими стволами менее чем в пятидесяти футах впереди стоял крепкий парень в зеленой куртке, раскрасневшийся и задыхающийся от бега. Он быстро вставил в лук стрелу, натянул тетиву и прицелился в них. Мэтчем, вскрикнув, остановился, но Дик, не замедляя бега, бросился прямо на него, выхватив на ходу кинжал. Лесной лучник, то ли удивившись столь стремительной атаке, то ли помня приказание, не выстрелил. Пока он стоял в нерешительности, Дик врезался в него и опрокинул на спину. Стрела его полетела в одну сторону, лук, зазвенев тетивой, в другую. Поверженный лучник схватил противника руками, но кинжал Дика дважды блеснул в воздухе и опустился. Раздался приглушенный стон, потом Дик поднялся, а человек в зеленой куртке, пронзенный в сердце, остался неподвижно лежать на земле.
– Идем! – скомандовал Дик и снова устремился вперед. Мэтчем с трудом последовал за ним.
По правде говоря, они продвигались уже очень медленно. Каждый шаг давался с трудом, и беглецы задыхались, точно выброшенные на берег рыбы. У Мэтчема нестерпимо кололо в боку и болела голова, а Дику казалось, что его колени перестали сгибаться и налились свинцом. Но, несмотря на это, они продолжали упорно продвигаться вперед.
Наконец они добрались до края леса. Деревья расступились внезапно. Перед ними лежала дорога из Райзингэма в Шорби. Увидев ее, Дик остановился, и, как только он прекратил бежать, слух его уловил какой-то стремительно нараставший глухой шум. Сперва ему показалось, что это очень сильный порыв ветра, но скоро звук сделался отчетливее, и он понял, что это топот скачущих во весь опор лошадей. В тот же миг из-за поворота вылетел отряд всадников. Молнией они промчались мимо мальчиков и в следующее мгновение снова скрылись из виду. Они неслись так, будто сама смерть гналась за ними по пятам, без всякого порядка; кто-то из них был ранен. Вместе с ними скакало несколько взмыленных лошадей с пустыми, залитыми кровью седлами. Было понятно, что это дезертиры, бегущие с поля боя.
Не успел стихнуть топот лошадей, умчавшихся в направлении Шорби, как снова послышался стук копыт и по дороге проскакал еще один всадник. Сияющие доспехи его указывали на то, что это какой-то вельможа. Почти сразу за ним на дорогу выехало несколько грузовых фургонов; их возницы, каким-то чудом державшиеся на подпрыгивающих и грохочущих повозках, хлестали лошадей так, словно хотели уморить и без того обессиленных животных. Они, видимо, бежали еще в самом начале сражения, но их трусость не спасла их, ибо, как только они поравнялись с застывшими от изумления мальчиками, еще один всадник в изрубленных доспехах догнал фургоны и, точно обезумев от ярости, принялся рубить их мечом. Кто-то успел спрыгнуть и удрать в лес, других он, изрыгая проклятия и нечеловеческим голосом кляня за трусость, изрубил на месте.
Все это время отдаленный гул продолжал нарастать. Ветер принес оглушительный грохот телег, топот копыт, беспорядочные крики, храп лошадей. Стало ясно, что целая армия неудержимо, точно наводнение, несется по дороге.
Туча наползла на лицо Дика. Если до этого он намеревался идти по дороге до поворота на Холивуд, то теперь решение приходилось изменить. Но главное, он узнал цвета графа Райзингэма и понял, что сражение закончилось поражением Ланкастерской Розы. Успел ли присоединиться к битве сэр Дэниэл? Неужели и он был разбит и бежал? Или он перешел на сторону Йорков и запятнал свою честь изменой? Если так, то это был поступок подлеца.
– Идем, – решительно сказал Дик, повернулся и снова вошел в чащу, не оглядываясь на ковылявшего позади Мэтчема.
Долго они молча шли по лесу. Вечерело. Солнце низко опустилось над долиной за Кэттли, верхушки деревьев заиграли золотом, но тени стали темнее и повеяло ночной прохладой.
– Сейчас бы поесть! – неожиданно произнес Дик, остановившись.
Мэтчем сел на землю и заплакал.
– От голода ты плачешь, а когда речь шла о спасении людских жизней, сердце твое не дрогнуло, – презрительным тоном промолвил Дик. – На твоей совести семь смертей, мастер Джон. Никогда не прощу тебя за это.
– На совести? – воскликнул Мэтчем и, сверкнув глазами, посмотрел на Дика. – На моей? Посмотри на свой кинжал, его лезвие красно от крови. За что ты погубил его? Он натянул лук, но ведь так и не выстрелил. Твоя жизнь была в его руках, но он пожалел тебя! Эх ты, храбрец! Убить человека, который не защищается, – это все равно что убить котенка.
Дик остолбенел.
– Я победил его в честном бою! Я выбил из его рук лук, – вскричал он.
– Так поступил бы трус, – бросил в ответ Мэтчем. – Ты – грубый и бессердечный человек, мастер Дик. Ты герой только с теми, кто слабее тебя. Если нам попадется на пути кто-то сильнее тебя, ты будешь ползать у его ног. Ты даже не собираешься мстить… Ты не думаешь о том, что смерть твоего отца осталась неотмщенной и дух его взывает к возмездию. Зато, если слабое существо, бедняжка, которая не умеет драться, попадет к тебе в руки и захочет с тобой подружиться, ей суждено погибнуть.
Дик был слишком разгневан, чтобы обратить внимание на это «ей».
– Дева Мария! – воскликнул он. – Вот так новости! Да из любых двоих кто-то обязательно окажется сильнее. Тот, кто сильнее и лучше, всегда побеждает того, кто слабее и хуже, и так ему и надо. Тебя, мастер Мэтчем, нужно хорошенько вздуть за такое поведение и за твою неблагодарность. И сейчас ты это получишь!
И Дик, который, даже будучи вне себя от гнева, сохранял спокойный вид, снял с себя ремень и намотал его конец на руку.
– Будет тебе сейчас ужин! – мрачно пригрозил он.
Мэтчем перестал плакать. Он побелел как полотно, но смотрел Дику прямо в глаза и не шевелился. Покачивая ремнем, Дик сделал шаг к нему. Потом остановился, смущенный большими глазами и худеньким, усталым лицом своего спутника. Решительный настрой начал покидать его.
– Бери свои слова обратно, – запинаясь, промолвил он.
– Нет, – ответил Мэтчем. – Я сказал правду. Давай, бессердечный! Бей меня. Я же хромой, я устал, я не защищаюсь. И я не сделал тебе ничего плохого. Бей же меня… Трус!
Дик замахнулся ремнем в последней надежде вызвать противника на бой, но Мэтчем зажмурился и сжался от страха с таким безропотным видом, что решимость снова покинула его. Ремень выпал из руки Дика. Он стоял, не зная, как теперь поступить, и чувствовал себя круглым дураком.
– Чтоб тебе от чумы сдохнуть! – наконец воскликнул он. – Ты такой слабак, что лучше бы следил за своим языком! Но лучше пусть меня повесят, чем я ударю тебя! – И он снова надел ремень. – Хорошо, я не стану тебя бить. Но и прощать тебя не собираюсь. Я даже не был с тобой знаком, так? Ты был врагом моего хозяина, так? Я дал тебе свою лошадь; ты съел мой обед; ты называл меня деревянным, трусливым и бессердечным! Черт побери, чаша терпения переполнилась! Как, наверное, выгодно быть слабаком! Ты можешь творить все, что угодно, а тебя никто и пальцем не тронет. Ты можешь украсть у человека оружие, когда оно ему нужно, а он тебе и слова не может сказать, ведь ты такой слабый! Это что, выходит, если кто-нибудь идет на тебя с копьем и кричит, что он трус, ты должен позволить ему пронзить себя? Тьфу, что за глупости!
– Но ты все-таки не ударил меня, – вставил Мэтчем.
– Не ударил, – кивнул Дик. – Не ударил, но я тебе на словах скажу. По-моему, ты очень дурно воспитан… Хотя что-то положительное в тебе, конечно, есть. Ты спас меня на реке. Черт возьми, я совсем забыл об этом. Нет, все-таки я такой же неблагодарный, как и ты. Но все, хватит об этом. Нам нужно идти. В Холивуде будем уже этой ночью или, в крайнем случае, завтра утром, так что давай поспешим.
