вся порода такая. Сестры тоже были гулящие. И все вышли замуж. Живут, между прочим, дай бог каждому. Мне попадется хороший человек, выйду замуж. Но еще успею». Легко ей было влюбляться и надеяться. Она не стремилась составить себе хоть какое-то представление о человеке. Ее вполне устраивало то, что в данный момент внушал очередной ухажер.
Он ходил к ней не неделю, а гораздо больше. И всегда почему-то спешил. И всегда потом был недоволен и собой и ею. И клялся, что больше не придет. И все-таки ходил. Пока не застал с другим. Шел к ней, а она навстречу с другим под руку. Он смутился. Тот, другой, все понял и тоже смутился. На нее Вадим глянуть не решился. Так и разошлись…
Скоро Вадим узнал, что за того, другого, она вышла замуж. Вадима это удивило. «А ведь вполне возможно, я на нее так подействовал, что раньше срока захотелось ей тихой пристани… Нет худа без добра».
* * *
Танцульки, невесты, поцелуями старающиеся довести его до женитьбы, а он их до греха. Зимой все же послал свою повесть на конкурс в Литинститут. Через два месяца пришел отказ. Он принял его с мрачным удовлетворением. «И это не мой путь».
И после всяких передряг тянуло к Волчку в котельную. Все от тебя чего-то хотят — мать, начальники и работяги, невесты, деятели Литинститута, подписавшие отказ. А у Волчка ты никому не нужен. Кто только не приходил в котельную. Волчок потом все объяснял про них. Этот вор-карманник, этот подпольный сапожник, этот бывший главврач роддома, а этот бывший летчик, летавший на штурмовиках, шестнадцать правительственных наград, сорок шесть осколков вышло и еще несколько гуляют в ногах и спине… Все в котельную приходили, вроде как душой отдохнуть.
— А мы с тобой весной загудим. О, весной мы развернемся, — обещал Волчок.
* * *
Весной он наконец насладился любовью. Еще в феврале как-то провожал после танцев девицу. Познакомился с ней примерно как с Лорой. Пригласил, она очень здорово к нему прилепилась. У нее были полные, капризные губы, неправильное, немного обезьянье, но очень живое лицо с огромными голубыми глазами. Когда она заговорила, голос оказался мелодичным.
— Я знаю, как тебя звать.
— Узнал, вот и знаешь.
— Ничего не узнавал. У тебя на лбу написано: Наденька.
У Наденьки были какие-то правила. Когда он хотел ее поцеловать, пригрозила пальчиком:
— Так быстро нельзя.
Он стал назначать свидание.
— Честное слово, не знаю. Если хочешь, то завтра, но ничего не знаю.
Он пришел. И она пришла. С парнем. Недобро показывая на него, стоящего нетерпеливо в стороне, сказала:
— Вот! Я предупреждала. Прошу извинить, — и ушла.
А в марте они опять встретились, и весь вечер кружились, и потом она пригласила его к себе — у нее родители были артистами ансамбля песни и пляски донских казаков и как раз уехали на гастроли.
И была медовая неделя, в конце которой она сказала:
— На что ты способен ради меня?
Он уже предчувствовал этот разговор. Ему нравилось ее любить. Здесь все получалось. Но в промежутках была пустота. Он тогда зачитывался Хемингуэем, Ремарком, Наденька, к сожалению, книг не читала, разговаривать с ней было не о чем.
— Если ты будешь тонуть или гореть, я сделаю все, что только можно.
— А еще?
— Ну вот же я старался, старался. Это ж не только для себя, но и для тебя.
— И все?
— А что еще? Говори, я сделаю.
— Не надо, — высокомерно сказала она. — Больше на глаза мне не показывайся.
* * *
Несколько дней он не находил себе места. Ладно Мери, ладно вторая, Клавка. Наденька же ему нравилась.
И он пошел. У них, в стандартном двухквартирном доме с небольшим палисадником, гуляли. Она вышла в накинутом на плечи пальто, веселая и добрая.
— Я знала, что ты появишься. Пока никто не видел, пойдем отсюда.
Они ушли далеко.
— Выхожу замуж. Хороший паренек. Когда-то встречались. Потом ушел в армию. Переписывались. Меня там сейчас сватают, — она хихикнула.
— Ты как со мной с ним встречалась?
Она завела глаза вверх.
— О! Много будешь знать, быстро состаришься.
— И все это время он только о том и думал, как бы снова с тобой встретиться?
— Наверное. Говорит, люблю.
— А ты?
— Нет. Но что поделаешь? Должна же я устраивать свою судьбу.
Они шли и шли по Октябрьскому шоссе. Миновали стадион «Ростсельмаш», автовокзал.
— А зачем мы так далеко ушли? Ты ведь уже все сказала.
Она ответила взглядом, полным укора. Он обнял ее.
— Я на тебя ни капельки не злюсь, — сказала она.
— Я на тебя тоже.
— Мы теперь будем друзьями. Ты скоро женишься, и, может быть, мы будем вместе. Ну по-другому, как семейные: Первого мая, Седьмого ноября встречать.
— Я уверен, что к тому времени, когда я женюсь, ты успеешь двадцать раз развестись.
Она рассмеялась.
— Вот всегда ты такой.
Между тем они остановились среди высоких деревьев парка Островского. Она не только не отстранилась, когда он ее обнял, но расстегнула на нем пальто, залезла руками под пиджак и прижималась сильней и сильней.
— Соскучился? — сказала она.
— Ага.
— Я тоже. Вот если бы ты… Неужели я тебе помешаю? Даже если тебе захочется побыть с другой — будь. Лишь бы я не знала.
— Надя! Тебе все как есть, так и довольно, правда?
— А что еще?
— Не могу.
Она заплакала злыми слезами.
— Ну что еще я могла тебе дать? Что, скажи?.. Ведь все.
— Да. А я не могу. И что тут делать, ей-богу, не знаю. Я тоже хочу чтоб все. А тебе нужна часть, причем — опять шуточки! — не лучшая.
— Ну и катись. — Она оттолкнула его. — Сам-то кто? Воображает из себя… Воображала! Воображала!
В этих последних ее словах было столько беспомощности, что он самым настоящим образом слег. Ходил на работу, а потом лежал дома на диване и беспрерывно курил.
* * *
От всего этого он очнулся, когда началась настоящая весна и увидел в ГУМе мотоциклы, продающиеся в кредит.
Еще в двенадцать лет, переселившись с матерью на новую квартиру, заболел он желанием ездить на мотоцикле. Хозяйский взрослый сын покатал его тогда на М-104. После этого рокот мотора преследовал всюду. Даже проснувшись среди ночи, он явственно слышал его. Но то они с матерью строились, потом армия, потом писательство. И вот он наконец решил, что купит мотоцикл и, получив права, хорошо собравшись, поедет на весь отпуск в какое-то все очищающее путешествие.
Мотоцикл — это был
