Павел, вздохнув, сказал:
— Я послал тебе большое письмо.
— Знаю. Его потеряли. Я его не читала.
Павел хотел было спросить, почему она ему не написала об этом, но… в комнату без пальто, постучавшись, вошел Соболевский.
— Павел приехал, — просто, без смущения сообщила Зоя.
Соболевский приветливо поздоровался с Павлом и взглянул на часы.
— Мы идем в театр, на дневной спектакль, — сказала Зоя. — Пойдем с нами, Павел. Лида уступит свой билет.
— Нет, не пойду. И вообще, я спешу. До свидания. — Нахмурившись, Павел резко повернулся, снял с вешалки пальто и ушанку, торопливо оделся и, забыв на вешалке шарф, вышел из комнаты, бросив в дверях еще раз: — До свидания.
Зоя поспешила вслед за ним, догнала и, протянув шарф, вскинула брови:
— В чем дело?!
— Ни в чем.
— Вот именно. Как ты смеешь так вести себя?
— Теперь я понимаю, почему ты не ответила на мое письмо. Да и раньше понимал.
— Зачем же было приезжать?
— Я по делу приехал. В сельхозинститут.
— Так и сказал бы. Тем более незачем играть роль дикаря.
— Ясно. Для тебя сейчас люди из Дубовки кажутся дикарями.
— Я на такие обвинения не отвечаю.
— Как же, без пяти минут знаменитая певица.
— До этого еще очень далеко, хотя времени на это потребуется гораздо меньше, чем тебе для того, чтобы стать воспитанным человеком.
— До свидания.
— Всего хорошего.
Лида, шедшая по коридору с горячим чайником в руках, изумилась: Зоя и ее гость резко повернулись каждый в свою сторону и разошлись.
— Что случилось?
— Борис пришел.
— Понятно. Ну и пусть идет.
Лида внутренне обрадовалась, теперь ей уж не так совестно было за потерянное письмо. Войдя в комнату, Зоя обратилась к Соболевскому:
— Борис, вы меня поймете. Я не в состоянии идти в театр. Идите вдвоем.
Соболевский и Лида ушли. Зоя надела пальто и вышла на зимнюю улицу. Сперва направилась по привычному маршруту в консерваторию… Затем вернулась в общежитие.
Да, она неоправданно холодно встретила Павла и наговорила ему обидных слов, назвала дикарем. А он ведь хороший, простой… Человек чистой души. Как ей теперь поступить? Где может сейчас находиться Павел? Может быть, поехал в сельхозинститут? Но сегодня воскресенье. Зоя вернулась в общежитие и позвонила в институт. Ей ответили — сегодня с 16 до 20 часов будет проводиться консультация для студентов-заочников.
В шестнадцать часов Зоя вошла в здание сельхозинститута и у окна приемной увидела Павла — неприступного, оскорбленного.
— Павел, нам нужно поговорить.
Взгляд Павла потеплел, он готов был устремиться к Зое и даже крикнуть — «поглядите, это моя Зоя пришла…». Но тут же опустил голову и сквозь зубы процедил:
— По-моему, нам не о чем говорить.
Зоя несколько секунд постояла, глядя поверх головы Павла на портрет какого-то ученого, и, повернувшись, неторопливо пошла к выходу. Лицо ее пылало.
Дверь закрылась, и Павел остался стоять у окна, задумчивый и огорченный, он уже понял, что вел себя непростительно грубо. Он еще мог догнать Зою, добиться прощения, но упрямство взяло верх: «Не хочу унижаться».
22
Еще до отъезда Павла в город в колхозе имени Ватутина прошло общее собрание членов артели, на котором слушали годовой отчет председателя правления.
Хотя все показатели были удовлетворительными, все же Аким Федорович беспокоился. Правда, в райкоме не возражали против кандидатуры Касатенко — в случае, если члены колхоза вновь изберут его. Все-таки хозяйство колхоза расширялось, укреплялось, становилось более рентабельным.
Но за две недели до собрания Аким Федорович вызвал раздражение у многих членов артели, главным образом у механизаторов.
Бухгалтерия представила председателю ведомости на оплату их труда. Аким Федорович не поверил глазам.
— Интересно, кто такие заработки оплачивать будет? — спросил он главбуха.
— Расчеты сделали правильно. Мы начисляли за полученную колхозом продукцию исходя из прибыли.
— Из прибыли! А вы готовы ее разбазарить! Сократите сумму процентов на тридцать. Ну, на двадцать.
— Сократить невозможно. Люди уже знают, сколько они заработали.
— А вы объясните им — произошла ошибка.
— Этого я делать не стану.
— А я вам указываю.
— Напишите на ведомостях.
Касатенко написал длинную резолюцию, которая начиналась словами: «В интересах укрепления экономики колхоза…»
Механизаторы зашумели, хотя на сторону Касатенко стали садоводы, огородники, работники мастерских: прогрессивная, премиальная система оплаты труда в колхозе имени Ватутина их-то не особенно поощряла.
— Чего им, этим механизаторам, еще надо?! — поддержал Касатенко Тихон. — Понакупили телевизоры, мотоциклы, трюмо, кожаные пальто… Своим бабам всякие капроны. Ишь какие! Панами стали.
Сгоряча Тихон заговорил об этом в доме механизатора Семена Радченко, но ему пришлось спешно ретироваться, и второпях он забыл получить деньги за конверты и марки.
Никогда еще на отчетно-выборное собрание не приходило столько народу, как в этот раз.
Отчетный доклад председателя колхозники выслушали спокойно. Секретарь райкома Горобец внимательно наблюдал за присутствующими. «Как изменился внешний вид сельских жителей!» — думал он. Почти все мужчины в хороших костюмах. Женщины в шелковых платьях. Молодежь вся одета по-городскому.
Наверное, многие из этих молодых людей получили специальное образование и работают трактористами и комбайнерами, знают электромотор, умеют обращаться с химикатами…
Конечно, нередко у них нет еще в должной мере главного — умения беречь машины и правильно ухаживать за ними, потерянную гайку еще нередко заменяет проволока. На фермах кое-где еще грязновато, на колхозных дворах еще частенько лежит всякий хлам. «Но и это вскоре уйдет в прошлое», — рассуждал Горобец.
— Начнем прения, — объявил председатель. — Кто желает слова?
По залу пробежал шепот.
Первой встала работница птичьей фермы.
— Вот у нас два детских сада. А вы поглядите, какая там теснота. Повернуться негде. Еще когда правление постановило построить новые детсады! Вот я побывала на строительстве сахарного завода. Посмотрели бы вы, какие там детские сады и ясли строят! Неужели нашим детям не положено такое счастье, как заводским? Или, может быть, мы уж такие бедные? Разве мы не согласны сами построить сады, своими руками? Почему правление не подумает об этом?
Женщины зашумели, заговорили. В адрес бригадиров посыпались упреки. Оказывается, некоторых членов колхоза бригадиры обходят, не посылают на выгодную работу и, таким образом, лишают их хорошего заработка. Больше всех шумела бойкая и острая на язык Христя.
— А ты уже забыла, что я каждый день палкой стучал в твои окна, приглашал тебя на работу, а ты пряталась от меня, а потом огородами на базар уходила?
— Забыла! А ты хочешь, чтоб я опять пряталась? Хочешь, чтобы опять не выходила на работу?
Теперь смеялись женщины, подзадоривали соседку: «Не сдавайся, Христя!»
С места порывисто вскочил Семен Радченко, размахивая длинными руками подошел к столу.
Он обрушился на председателя, осуждал его за отсутствие делового размаха в работе, за бюрократические замашки.
За ним выступил и Павел.
— Наши мастерские плохо работают. Но это не беспокоит главного механика товарища Гурко. А было время, когда Гирш Исаакович беспокоился и привозил нужные станки и инструмент. Техники, новой, сложной, стало больше, а внимание главного механика к ней убавилось. Председатель правления товарищ Касатенко, скажу откровенно, слишком много времени проводит в своем кабинете. А он обязан ежедневно объезжать поля, фермы, семеноводческий участок, бывать в мастерских, в бригадах, в садах… А не заставлять людей ходить к нему в правление на прием. Нет, отяжелел наш Аким Федорович. Перспективы не видит.
Молодежь поддержала Павла…
Горобец коротко обрисовал пути, по которым колхоз должен идти вперед, отметил несомненные успехи в развитии механизации труда в колхозе. Несмотря на резкую критику деятельности председателя, Касатенко все же опять избрали в правление.
Гирш и Аким Федорович вышли с собрания последними.
Над Дубовкой стояла морозная беззвездная ночь.
— Как ни крути, Гирш Исаакович, а мне пора сдавать свой пост другому, — начал Касатенко.
Гирш молчал. Похоже было, что он согласен с Акимом Федоровичем.
— Такой открытой критики в мой адрес я еще не слыхал. Правильно говорили и указывали, что я не вижу перспективы. Завтра на правлении попрошу освободить меня.
— Что за важность, что тебя сильно критиковали. Подумаешь… И меня не меньше твоего критиковали, хотя это было пе на партийном собрании. Важно, что критиковали по-людски, с душой. По-твоему так выходит — коммуниста покритиковали, а он обиделся и ушел в отставку. Не расстраивайся, Аким. Вот что я тебе скажу. Первое — ты хороший хозяин. Умеешь считать и придержать рубль. Это неплохо. Второе — человек ты честный. Правда, грубоватый, зато зря ничего не обещаешь. А сказал — держишь слово. Третье — тебя, прямо скажу, боятся. Ты не постесняешься и призовешь к порядку любого. Так что дисциплину держишь на высоте. По секрету, именно за это тебя еще раз избрали. Поработаем еще, раз партия доверяет нам.
