А парень добрый, ласковый. Что ты будешь делать — едва оперился, девчонке пузо набил. Сама легла, дуреха. Ну, выкуп дали, свадьбу сыграли. Ей и четырнадцати еще не было, моему только-только. Жили у меня вот тут, как котятки.
Девка хорошая. Но опять бог счастья не дал — прибрал: умерла родами. Для этого дела, милая, ума много не надо. Чуть из яиц вылупились, как уж цыпленок куру топчет. А потом, — цыганка махнула рукой. — Слезы одни потом только. У тебя, вот вижу, нет деток-то.
— Нет. — Катя пила чай.
— От любимого рожай. Только таким детям бог здоровья дает. У них звезда хорошая, высокая, яркая, неугасимая звезда до конца дней. Мой-то скоро погаснет. Жаль мне. А что сделаешь?
— Что вы, почему? Ваш сын такой симпатичный. Мало ли сейчас инвалидов, а живут долго. — Катя была тронута: может, ворожея и лжет, но как-то невесело, печально.
— Внук мне в радость. Ничего, останется он, не прервет род. У него линия жизни крепкая. На встречи с хорошими людьми он богат судьбой. А ты гадать, что ль, ко мне приехала? — Цыганка зорко глянула Кате в глаза и усмехнулась:
— Ты же не веришь нам.
— Откуда вы знаете? — удивилась Катя.
— Так. Видно это.
— Мне посоветоваться с вами нужно, Лейла. Извините, а как вас по отчеству? А то неудобно.
Цыганка потрепала ее по руке.
— Лейла я полвека уж как. Лейлой и помру. Ну так о чем хочешь говорить?
— Пожалуйста, очень нужно нам узнать, — Катя извлекла свой карт-бланш фотографии Сладких, Яковенко и Грата из сумочки, — вот взгляните на этих людей. Они пропали без вести. Что с ними? Есть ли между ними какая-то связь, на ваш взгляд?
Лейла отодвинула чайник, варенье, положила фотографии перед собой. Потом перевернула.
— На этом свете не ищите — поздно, — ответила гадалка буднично и просто.
Катя поперхнулась чаем. Закашлялась.
— А почему вы так в этом уверены, Лейла?
— Как тебе сказать… Правду — не поверишь, усомнишься Неживые они, лица-то уже. Холодные. Могилой от них тянет.
— А между ними…
— Было что-то? Это узнать хочешь? Было. Вот этот и этот, — цыганка смешала фото как карты и потом словно бы наугад перевернула два: Сладких и Гранта, положила снимок киллера поверх фотографии жертвы.
— Этот убил этого. И это тебе отлично известно, милая.
Только ты меня так проверяешь.
— Простите, — Катя покраснела. Глаза ее округлились от любопытства. — Я и вправду не верила гадалкам, точнее, и сейчас не верю, но… Считала, что обман все это.
— Не все у нас обман. Но, по правде говоря, без врак далеко не уедешь, — Лейла улыбнулась. — Обмана-то, милая, те, кто сюда ко мне приходит, иной раз всем сердцем ждут. Любые деньги отдать готовы за обман-то, за надежду. Пьет у какой муж, гуляет как кобель шалый, а она все у меня выпытывает: бросит ли, остепенится ли, любит ли, вернется ли? Скажешь такой: нет, и не надейся — под корень срубишь. Пропадет дура. А обнадежишь, соврешь, глядишь, и… человеку-то две судьбы дадены: белая и черная. А он порой посередке болтается. Прибиться к нужному берегу порой только ом-манувши и можно.
— Лейла, а вот эти двое, — Катя взяла фотографии Яковенко и Гранта. Честное слово, кроме того, что их зверски убили, я ничего не знаю. О них вы мне можете что-то сказать?
Цыганка откинулась на спинку стула, положила жирные смуглые ладони на снимки. Сидела так долго, неподвижно, молча. Кате все казалось: ломает комедию старая ворожея.
— Друг дружку они не знали. И никогда не встречались.
И убийца их не здесь.
— Не здесь — где? Не на фото, что ли? Но это и так ясно.
— Крови много с них утекло. — Глаза Лейлы прикрылись тяжелыми веками, точно у ящерицы, отдыхающей на солнце. — Но смерть быстрой была. Молнии подобной…
— А кто их убил, вы сказать не можете?
Гадалка словно очнулась и торопливо, даже слишком торопливо, покачала головой.
«Чего и следовало ожидать», — подумала Катя, однако почувствовала себя жестоко разочарованной.
— Лейла, а вы в оборотней верите? Мне порой кажется, что этих людей оборотень убил. Или что-то в этом роде. Сны разные снятся чудные, кошмары, вдохновенно начала врать Катя. — Словно что-то надвигается из темноты такое звериное-звериное, страшное… Чудовище как в «Аленьком цветочке» — мультик такой знаете? Ощущение у меня такое… Там на трупах шерсть находили, никто и внимания-то не обратил, а я… Вот, по-вашему, что такое оборотень, вервольд?
— Человек, — цыганка ответила так спокойно, словно ее спросили, который сейчас час. — Только шерстью изнутри весь покрытый. Мохнатый. На пути такому не попадайся — сомнет, разорвет.
— Вы образно говорите? Аллегорически?
— Почему образно? Много их сейчас перевертышей-то рыщет, — цыганка смотрела на Катю странно: той все казалось, что ее разыгрывают. — Некоторые открываются, другие же, это поумней которые, таят в себе шерсть-то свою до поры до времени.
— Как это открываются?
— Да как, кусают кого ни попадя, бесятся, на луну воют.
— И вы говорите, таких много? Где?
— А ты что, милая, поглядеть хочешь на такого? — Цыганка так и заколыхалась от смеха.
— Очень хочу, — Катя украдкой включила диктофон в сумочке. — А это разве возможно?
— Отчего же. Была б вольная воля. Против перевертышей этих молитва есть — отчитывать надо. Долгая это маета. Поп нужен. Это по правилам-то. Но попы ваши к нам что-то не снисходят. У нас, цыган, свой Христос. — Лейла снова усмехнулась. — Приводили мне одного такого. Злой был сначала, как бес, вонючий, страшный. Ничего, потом отчитали. Тихий вроде стал. Ничего, бог миловал, грех ему простил. Великий грех. Теперь на такого и поглядеть можно.
— А где?
— Где? — Цыганка придвинула к Кате салфетку. — Пиши адрес, сын за тобой завтра заедет вечерком. Завтра суббота, праздник у нас тут. Георгиев день Цыганское счастье. Вся родня наша съедется. И этого урода привезут непременно.
Одного-то его не бросают, жалеют. Ну, чего ж ты? Пиши адрес-то.
Катя снова едва не подавилась чаем: ишь ты, пиши цыганам адрес — а потом что? Милиционер внутри ее запрещал это делать категорически: не будь лопоухой дурой, сколько квартирных краж по области совершается цыганами, сама сколько раз в статьях и репортажах эту тему освещала, предупреждала население не доверять и… Но этого бдительного стража порой надо в себе несколько и попридушить, иначе…
Иначе мир никогда не повернется к тебе неведомой, буйной и авантюрной стороной.
— Вот мой адрес, — она достала из сумочки визитку. — А ваш сын… Разве он водит машину? И во сколько же его ждать завтра?
Цыганка снова потрепала ее по руке.
— Вечерком. Он парень смирный у меня, теленок сущий.
С такой, как ты, ему не справиться, робеет — красива ты больно. И честный он, не волнуйся на этот счет. Внук вот совсем от рук отбился. Ворует все как сорока, что блестит.
И чего не хватает, сволоченку такому? Все в доме есть, всего много, все ему ведь достанется. На-ка вот, милая, — Лейла полезла в складки своего цветастого одеяния, пошарила где-то в кармане и протянула на ладони Кате… серебряный зажим для галстука. — Передай парню-то своему. И скажи: мальца я лично ремнем постегала. Не воруй у людей, которые к тебе с добром. Не позорь свою бедную старую бабку.
* * *
Катя нипочем бы не стала звонить Мещерскому, но он объявился сам. Рано утром в субботу его волновал только один вопрос: уместно ли появиться на похоронах Владимира Кирилловича без галстука и в рубашке с короткими рукавами, ибо прогноз погоды обещал жаркий и солнечный день.
Катя не собиралась докладывать Мещерскому о своих планах. Но, как известно, женщины просто не в силах держать язык за зубами.
— Вчера вечером я к Вадькиному отцу заезжала, Вадька ему тоже звонил. Отвезла Андрею Константиновичу продукты, лекарства — он просил. Они с друзьями и на кладбище и в церковь поедут — уже такси заказали. А с меня, Сереж, хватит похорон… — Катя вздохнула. — Передай Базаровым мои самые-самые искренние, ну и… А я сегодня делом займусь.
Знаешь, каким? Мне оборотня обещали показать. Настоящего.
— Живого? — осведомился Мещерский невозмутимо.
Катя слышала в трубку, как жужжит его бритва — он брился, оказывается. — Или в пробирке заспиртованного?
— Я серьезно, Сереж!
— И где же? В кунсткамере? В Институте Сербского?
— Нигде, — Катя надулась: с ним как с человеком, а он… — Кстати, можешь забрать свой мерзкий галстучный зажим. Его вернули в целости и сохранности. Цыгане, знаешь ли, тоже кое-что знают о фамильной чести.
— Катя, да ты куда едешь? — тревожно спросил Мещерский. — С кем? Где тебя искать?
— Нигде, — повторила Катя, осторожно повесила трубку и включила автоответчик: пусть себе кричит-разоряется.
В глубине души, там, где продолжал бдить милиционер, ее второе «я», сложившееся за годы работы в милиции, Катя отлично знала, что поступает неосмотрительно и глупо. Ехать на рандеву с оборотнем! Надо было по крайней мере хоть Сережке сказать, где искать, если… Но слушать снова его разглагольствования о «суперсамце», сказках и мистической чуши ей больше не хотелось. Она все тихонько повторяла, напевала про себя фразу, услышанную вчера от Лейлы: Цыганское счастье… Я еду на праздник Цыганского счастья. Какое оно, интересно? Ей воображалось, что это путешествие начнется как-то необычно. Пробьет полночь, в ее дверь позвонят и…
