Борис Гурин был моим настоящим и верным помощником. Ни одна практическая работа в моей группе, и простая и сложная, не выполнялась без самого активного участия Бориса. Причем, в отличие от других ведущих сотрудников группы, у него не было заметно сугубо личных интересов в выполняемой работе, несмотря на то, что он тоже был аспирантом. Я высоко ценил его и думаю, что он это хорошо чувствовал. Я уже писал о совместных изобретениях, их у нас было 12 или 13. Всегда, когда было возможно, я был инициатором повышения его в должности и зарплате. Приглашал принять участие в интересных командировках в Душанбе и Новочеркасск, послал вместо себя сделать доклад на конференции, проводимой в комфортных условиях на корабле на Черном море.
Мне хотелось бы отметить, что я всегда был готов помочь ему и с диссертационными делами. Мы выбрали тему диссертации и обсуждали реальные шаги по ее выполнению. Однако он почему-то не проявлял необходимого рвения и интереса к научной работе, и поэтому диссертацию так и не написал.
Осенью 1975, оба Бориса, Гринчель и Гурин, поехали со мной в Синявино и помогли зашить фанерой второй этаж только воздвигнутого каркаса моего дачного домика. Примерно в это же время я узнал, что Гурин собирается увольняться. Вроде на новой работе ему обещают платить больше. Возможно, это было главной причиной, но мои ребята сомневались. Дело в том, что Борис, женатый мужчина, проявлял симпатию к Вале Ларионовой, нашей сотруднице, незамужней девушке. Каково было ее отношение к Борису – это явно не проявлялось, но проявилось другое – вдруг все заметили, что у Вали растет живот. И, конечно, злые языки однозначно связали Борино увольнение с Валиным животом. Независимо от причины, мне очень не хотелось расставаться с Борисом. Более того, я и сейчас могу сказать, что ни до, ни после я так остро не переживал увольнение моих сотрудников. Уже после его ухода, это было весной следующего года, мы с Нонной пригласили Бориса с женой к нам домой на ужин. И все… Кстати, как потом выяснилось, связь его увольнения с Валиным животом если и была, то не прямая. Отцом был не он.
Так что же это получается? Нормальные дружеские отношения, очевидная явная взаимная симпатия и поддержка в важных делах. Однако стоит человеку уволиться, как все контакты прерываются, как будто никакого прошлого не было и в помине. Помимо прогрессирующей отчужденности между людьми, были, конечно, и другие причины отхода от меня, безусловно, дорогих мне людей. К таким причинам, причинам раздражающего характера, может быть, можно было бы отнести, например, внимание со стороны женщин, национальные черты. Но главную причину надо искать, скорее всего, в своем характере. К сожалению, этот анализ уже не имеет никакого значения.
Как хорошо быть автомобилистом
В 1960 я отказался от туристической путевки по Северному Кавказу и. поехал в Ташкент, побывать на папиной могиле. Туда я добирался необычным уже даже для того времени способом – поездом. Вначале в Москву, а оттуда поездом Москва-Ташкент семь дней в купейном вагоне с очень симпатичной компанией, с двухразовым, а может быть, даже трехразовым, питанием в вагоне-ресторане. Замечательный дом отдыха на колесах. Было и приятно и грустно проезжать города и станции, которые еще стояли перед моими глазами такими, какими они были в 1942, зачумленными и уже не ожидающими чуда.
Остановился я в Ташкенте у Бейлиных, очень гостеприимных родственников Лани, мужа моей сестры Инны. На следующий же день поехал на автобусе в Дурмень. С дороги, по обеим сторонам которой тянулись необозримые сады и хлопковые поля колхоза “Кзыл Узбекистон”, самого знаменитого колхоза в Узбекистане, я свернул на знакомую тропинку и увидел неподалеку навеки запечатленный в моей памяти холм.
Могила была в очень плохом состоянии – в беспорядке валялась груда расколовшихся под среднеазиатским солнцем кирпичей и куски цемента. С чего начинать, кого можно привлечь для приобретения строительного материала и для самой работы? Помощь пришла неожиданно. Арон, глава семьи Бейлиных, узнав о моих проблемах, сказал, что мне повезло (он, конечно, не знал, что я человек везучий), и он все устроит. И он устроил – нанял для выполнения всей работы, включая приобретение материала и его доставку, знакомых греков-беженцев, живших компактно в одном из поселков под Ташкентом. Мне пришлось только заказать у гравера табличку с именем папы и датами и помогать таскать мешки с цементом и песком от дороги до кладбища, метров 200-300. Честно скажу, – делал я это с каким-то удовлетворением, чем тяжелее, тем лучше – вспомнилось мое состояние четвертого марта сорок третьего.
Однако видимо для того, чтобы еще лучше запомнилось мое пребывание рядом с папой, я сильно простудился и особенно почувствовал это уже в самолете. Но летел я не в Ленинград, летел я в Ростов через. Сочи. Вот такой я придумал себе утешительный маршрут. Прямого самолета до Сочи не было, пересадка была в Тбилиси, но как это обычно случалось в советской авиации, и не только в авиации, рейсы были не согласованы. В аэропорту Тбилиси мне сказали, что придется подождать, сколько – точно не можем сказать. Неизвестно, сколько бы я проторчал в тбилисском аэропорту, отлучаться, понятно, было нельзя, если бы я не сказал администратору, что через час-два ей придется меня везти в больницу на скорой помощи – у меня был такой вид, что доказательств не требовалось… Из Адлера до Сочи я добирался на вертолете – все закономерно: несмотря ни на что, я должен был получить впечатлений сполна. Тетя Соня без лишних слов напоила меня горячим молоком и уложила в постель. И со мной произошло чудо: я проспал, со слов тети Сони, не просыпаясь, почти сутки и проснулся совершенно здоровым. И, да, вы угадали, помчался на пляж – удержаться от притяжения Черного моря было невозможно.
Именно это притяжение определяло то, что наш семейный отдых часто, когда это было возможно, проходил на берегу Черного моря. Я и сейчас считаю, что само море, субтропическая растительность, тепло и постоянно праздничное настроение, почему-то обязательно здесь появляющееся, оправдывают стремление людей из года в год проводить свой отпуск в этих местах.
В 1961 мы почему-то оказались в Гантиади, причем в замечательной компании мамы с Мариночкой и Сусанны с внучкой Леночкой и сватьей Сусанны Марией Моисеевной. Надо сказать, что родственники и хорошие знакомые довольно часто встречались с нами на отдыхе. Так, было и в лето 62-го и 63-го годов в Леселидзе, что на 10 километров ближе к Сухуми, чем Гантиади. В моем арсенале, помимо фотоаппарата, появился киноаппарат “Спорт”, работавший на батарейке. К сожалению, киноаппаратом его можно назвать весьма условно – он больше портил пленку, чем что-то на ней фиксировал, но, тем не менее, примерно за пятнадцать-двадцать лет почти все важные наши семейные события и наши встречи оказались снятыми на кинопленку и даже сейчас, в Америке, я имею к ней доступ. На мой взгляд, самыми интересными кадрами того времени являются кадры купания на Белых камнях, удивительном естественном “банном” уголке между скалами, и результаты охоты на черноморских акул – катранов, которых, кстати, мы с удовольствием ели. Интересно отметить, что в дом отдыха в Леселидзе мы попали совершенно необычным для нас образом – по протекции начальника милиции города Гагры. Джоджиа Пилия не только опекал нас на отдыхе, но и бывал нашим гостем в Ленинграде, появляясь с набором обычных кавказских сувениров: вино и фрукты. (Главной задачей его приездов было “обеспечение” перевода сына, студента одного из ленинградских вузов, на следующий курс.) Он оказался хорошим рассказчиком, особенно интересен был его рассказ о последних днях пребывания Хрущева в Пицунде, но он почему-то в моей памяти не сохранился.
Летом 1962 я стал владельцем автомобиля, и идеология наших летних отпусков существенно изменилась.
Моим первым автомобилем стал “Запорожец”. Так получилось, что покупка машины оказалась для меня почти что вынужденной. Сразу же после заселения жильцы-автолюбители нашего дома решили построить коллективный гараж. Подошли они к этому весьма квалифицированно: выбрали место, разработали проект в архитектурной мастерской и утвердили его в городском архитектурном управлении. Но была одна загвоздка – сейчас она кажется смешной: не хватало нужного числа членов гаражного кооператива. Проект предусматривал восемь боксов (в дальнейшем их число увеличилось до десяти), а реальных автовладельцев в доме было только четыре. Меня долго уговаривать не пришлось. Короче говоря, уже в 1961 году я оказался с конюшней, но без лошади.
Но как только гараж был построен, “бездомных” лошадников сразу же оказалось больше, чем число свободных боксов, и некоторые из них, довольно близкие мне люди, начали просить меня пустить их “скотину”. Отказать – значит самому стать скотиной, но не отказать я мог только одному человеку. Начались обиды. Я понял, что или мне надо срочно обзаводиться собственной машиной, мечтой каждого мужчины, или я потеряю гараж. Тут подошла очередь на “Запорожец” Жене Ельяшкевичу и одному нашему общему знакомому, который, как мне стало известно, покупать машину не собирался. Денег на машину, а нужно было около двух тысяч рублей, у меня не было, но родители Нонны с охотой их нам одолжили. В дальнейшем были некоторые трудности и с переоформлением собственности на мое имя, но, в конце концов, я стал полноправным владельцем серого, с отливом в сталь, автомобиля. Да, автомобиль был неказистый, в народе его называли просто “консервной банкой” (а, иногда, еврейским броневиком), но мне он нравился и как он мог не нравиться: свой, новый, на нем можно ездить, да, к тому же, стоит в шикарном гараже рядом с домом. Особое значение этому приобретению придавал тот факт, что мой товарищ, Женя, стал владельцем такого же автомобиля. Конечно же, возникли гигантские планы совместных путешествий, которым, к сожалению, не суждено было сбыться.
