Оленька бросилась из сада на улицу. Ей навстречу бежала Катя.
— Оленька, тебе телеграмма!
— Катя, это верно? Маму судят?
— Бабушка сегодня вечером приезжает.
— Маму в тюрьму посадят! Я пойду в суд. Я хочу видеть маму.
— Успокойся, Оленька. — Катя взяла ее за руку. — Всё будет хорошо.
— Я поеду… Пустите.
— Разве ты не хочешь встретить бабушку?
И прежде чем Катя успела подумать о том, ну, чем она еще может задержать Оленьку, та вырвалась и юркнула во двор.
Катя сначала растерялась, а когда через несколько минут она по спешила за Оленькой, той и след простыл. Девочки не было ни во дворе, ни в саду. Наверно, перемахнула через забор и уже на базарной площади. Однако там тоже Оленьки не оказалось. Пассажиры, ожидающие попутки, сказали, что никакой девочки они не видели. Катя облегченно вздохнула и стала ждать. Но прошло полчаса, а Оленька не показывалась. Катя подождала еще минут двадцать и повернула обратно к дому. Нет ли Оленьки на берегу реки? Наверное, сидит там и плачет. Берег был пуст. И тогда Катя, не зная, что ей делать, поспешила к Копыловым. Либо Оленька там, либо Егорушка поможет найти ее.
54Егорушка сидел на крыльце, и трудно было сказать, не то он сам готовился к экзамену, не то экзаменовал какую-то собачонку. Во всяком случае, он каким-то образом ухитрялся одновременно читать и заставлять собачонку служить и ловить на лету кусочки сахару. Узнав, что исчезла Оленька, он не на шутку забеспокоился.
— А с попуткой не могла уехать?
— Нет…
— Ну пешком пойти?
— Я бы ее на дороге увидела.
Егорушка подумал и неожиданно решительно сказал:
— А всё-таки пешком ушла. Только не по дороге, а по тропке через балки… И сразу же проулком за своим двором. Екатерина Ильинична. Давайте я следом пойду!
— Если она через балки пошла, то теперь ее не догнать, — покачала головой Катя, но тут же решила: — Нет, всё равно надо идти. А вдруг с ней что-нибудь в дороге случится?
— И я с вами, Екатерина Ильинична. — И, не ожидая согласия, первым выбежал на улицу.
Егорушка не ошибся, что Оленька направилась в район наиболее короткой дорогой, через балки. В прежние годы, когда по большаку не ходили автомашины и ездили только в телегах и арбах, путь через балки избирали пешеходы, конники да странники, бродившие по миру в поисках подаяния. Но теперь этот путь заброшен. Едва заметная тропка порой терялась в овражьих зарослях, то обрывалась ручьем, то извивалась по крутым склонам.
Оленька сама не знала, почему выбрала эту короткую, но трудную дорогу. Может быть, она боялась, что ее быстро разыщут у базарной коновязи и не пустят в район? Так или иначе, когда Катя и Егорушка двинулись ей вслед, она уже была довольно далеко. Идти осыпающейся кромкой ручья, через заросли ивы и по крутым подъемам было тяжело. Но она не замечала ничего, шла и думала о матери, о суде, о Дегтяреве, Неужели мать осудят, и она даже не увидит ее? Неужели Колька Камыш окажется прав? Она забыла все свои обиды и жила страхом перед угрожающим матери несчастьем.
Степное солнце клонилось к закату, когда вдали Оленька увидела знакомый уже ей районный поселок. Маленькие домики, ближе к центру сменялись большими каменными зданиями. Она увидела зеленую остроконечную крышу не то райисполкома, не то Дома культуры и подумала: а не опоздала ли она на суд? Может быть, он давно уже кончился, и маму отвели в тюрьму? Эта мысль была так неожиданна, что Оленька растерялась и от сознания своего бессилия чем-нибудь помочь матери присела на землю. Но тут же вскочила и зашагала дальше. Сзади послышались голоса. Ее догоняли Катя и Егорушка. Обрадованная и смущенная, Оленька остановилась. Она ждала, — Катя подойдет и начнет ее стыдить при Егорушке: убежала, заставила всех беспокоиться, искать себя. Но Катя, переводя дыхание, сказала:
— Быстро ты ходишь…
— Ты смелая, — тихо проговорил Егорушка, зашагав рядом с Оленькой. — В балках волки встречаются.
— Волки? — Оленька боязливо оглянулась.
— Здесь-то нет, — рассмеялся Егорушка.
Пока шли до поселка, говорили о школе, об экзаменах, юннатовском кружке, и Оленька, казалось, забыла о суде. Но едва они миновали окраину и направились вдоль широкой улицы, Оленька сразу забеспокоилась; а ее в суд пустят? И вдруг, увидев знакомый одноэтажный дом, Оленька вбежала на крыльцо, миновала сени и, распахнув дверь, остановилась на пороге большой, освещенной комнаты. Так по и есть суд?
Прямо перед ней, в глубине комнаты стоял стол, покрытый красной материей, но за ним никого не было, а перед ним на скамьях сидели какие-то негромко разговаривающие люди. Может быть, она ошиблась? Оленька уже хотела было повернуть назад, когда неожиданно увидела слева от стола отдельную скамью, а на ней Юшку, каких-то двух незнакомых мужчин и мать. И, ничего больше не замечая, она бросилась в комнату и, оттолкнув пытавшегося ей преградить дорогу милиционера, ощутила такие ласковые и знакомые руки.
Оленька не проронила ни слова. Каждым движением, каждым взглядом, каждой черточкой лица она говорила о возвратившемся к ней счастье, о радости снова быть рядом с матерью. Анисья без слов, той же лаской отвечала дочери: «С тобой мне ничего не страшно. Я всё выдержу и перенесу. И суд, и приговор, и разлуку. Я знаю, тебя никто сейчас не может оторвать от меня, и я счастлива, хотя, может быть, скоро не смогу вот так обнимать и целовать тебя, моя Оленька».
Оленька не видела ни притихшего зала суда, ни Алексея Константиновича, вставшего из-за маленького столика, ни растерявшихся Катю и Егорушку. Она даже не слыхала, как Алексей Константинович, подойдя к ней, сказал: «Пойдем, Оленька, со мной». Она пришла в себя от громкого голоса, прозвучавшего в комнате.
— Встать! Суд идет!
Оленька встала вместе с матерью. Милиционер подошел к ней, чтобы увести ее со скамьи подсудимых, но судья, слегка подняв руку, остановил его, и она осталась рядом с матерью, словно разделяя с ней ее вину.
— Приговор!
Оленька выпрямилась, как на линейке, подняла голову и приготовилась услышать страшное слово, означающее годы разлуки. Но слова приговора сразу потеряли для нее свой смысл. В ее голове всё спуталось. К десяти годам, к восьми годам, к пяти годам! Стой, Оленька, крепись и держись. Нет, она никуда не отпустит от себя маму! Но что это такое? Почему Юшку и двух незнакомых ей мужчин, которые сидели рядом с ним, выводят куда-то на улицу, а мать и ее никто не трогаем, и она видит рядом с собой веселого Егорушку, усталого, но улыбающегося Алексея Константиновича и Катю, обнимающую мать. И вот сам судья подходит к ним и снова говорит:
— Суд учел смягчающие вашу вину обстоятельства, Олейникова, и приговорил вас к наказанию условно.
В Шереметевку все возвращались уже поздно. Майская ночь в степи темна, но коротка, и, едва коснувшись земли, она уже рассеивается в предутренних сумерках. И вместе с ночью бледнеют в небе звезды, а в степи — огни. Но до солнца ничто не нарушает степного покоя. Будут дремать птицы, стоять поникшие травы, и не пробежит по озимым спрятавшийся в балке ветерок… Пусть же после дня трудов и волнений отдыхает степь, а с ней и люди, возвращающиеся в Шереметевку. Закрыв глаза, сидит в кабинке Семен Иванович, сидит и думает о своей беспокойной должности. Суд отметил в приговоре, что он обязан вовлекать колхозников в колхозную торговлю. Дегтярев мысленно спорит с прокурором, — является ли Анисья жертвой Юшки или его помощницей? Спит Катя, спит Егорушка, сидя рядом с матерью. Он отмахал в этот день добрых двадцать километров да переволновался. И волки, которые не встретились ему в балках днем, чудятся во сне.
Анисья и Оленька стоят, обняв друг друга и, держась за крышку кабинки, мчатся через степь, навстречу утреннему солнцу.
— Мама, а ты знаешь, нас бабушка ждет.
Едва машина останавливается у ворот дома, Анисья первая бросается к калитке. Она видит Савельевну, сидящую на крыльце, опускается на землю и, пряча лицо в ее широкой юбке, плачет. Савельевна одной рукой обнимает подбежавшую Оленьку, а другой гладит голову Анисьи.
— Всё знаю, Анисья, всё. Ну, да не горюй, теперь беда позади! Теперь мы заживем!
Оленька слушает спокойные, добрые слова бабушки и смотрит в предутреннюю степь.
Солнца еще не видно, но оно уже разгорается и похоже на огромный пионерский костер, который как бы освещает ей дорогу и юность.
А. Голубева
Заря взойдет
Главы из повести о С. М. Кирове Рис. В. и Л. Петровых В ПОЕЗДЕ
До Казани Сергей и студент Иван Никонов доехали пароходом. В Казани они пересели на почтовый поезд, который шел через Екатеринбург в Томск. Как только поезд тронулся, Сергей вышел на площадку.
