Тебя Богом живым, скажи нам, Ты ли Христос, Сын Божий?» (Матф. 26, 62–63). Ответ, который получил первосвященник, еще труднее понять, чем вопрос, заданный им: «Иисус говорит ему: ты сказал; даже сказываю вам: отныне узрите Сына Человеческого, сидящего одесную силы и грядущего на облаках небесных» (Матф. 26, 64).
Как верующий еврей, Иисус, конечно же, не думал, что еврейский Мессия должен быть вознесен Богом на небеса, воссесть одесную Его и разделить с Ним власть.
Что касается текста, относящегося к его возвращению «на облаках небесных», то это завершение причастного оборота «сидящего одесную силы».[456] В целом, данное провозглашение совмещает в себе две цитаты из Ветхого Завета (Дан. 7, 13 и Пс. 109, 1), которые Марк и Матфей приводят для того, чтобы показать, как Иисус исполнил пророчество.
Матфей далее продолжает (26, 65): «Тогда первосвященник разодрал одежды свои и сказал: Он богохульствует! на что еще нам свидетелей? вот, теперь вы слышали богохульство Его!». Судье было предписано разрывать на себе одежду, если он слышит богохульство,[457] однако Каиафа не услышал богохульства из уст Иисуса. Его гневный жест, скорее всего, является вымыслом. Бен-Хорин пишет:[458] «Целью повествования является стремление показать, что разрывание одежды первосвященником стало прообразом разодравшейся в час распятия завесы в Храме (Матф. 27, 51)».
Никакие объяснения не даются тому факту, что Иисус – впервые в этом месте – провозглашает себя Мессией. Кольпинг пишет следующее:[459]
Не может ли быть такого, что он… снял маску, которой до сих пор прикрывал свою подлинную сущность? Многие из тех, кто рассматривает повествование Марка о суде перед Синедрионом… как историческое, отвечают на этот вопрос утвердительно. Однако они упускают из виду тот факт, что это описание является искусственным построением, в котором, особенно в ответе Иисуса, совмещены различные христологические элементы – признак того, что текст не может непосредственно восходить к Иисусу.
Причина, по которой Иисус именно в суде, а не где-нибудь еще, должен был пойти против собственных принципов и фактически солгать, остается загадкой. Такое поведение было бы в высшей степени неразумным.
Если бы он сам не верил в то, что он Мессия, зачем бы он стал намеренно раздражать первосвященника своими надменными словами? Иисус ведь, в конечном счете, отстаивал совершенно другой тип поведения и применял это правило в своей собственной жизни: «…будьте мудры, как змии, и просты, как голуби» (Матф. 10, 16). Он презирал высокомерие, как и всякую ложь. Кольпинг продолжает:[460]
Ответ Иисуса, записанный в Евангелии от Марка (14, 62), не отражает реального события, происшедшего во время судебного разбирательства в Синедрионе; он не является историческим высказыванием, показывающим взгляд самого Иисуса на то, кто он такой. Скорее всего, этот ответ выражает веру образованной впоследствии общины. Он показывает, как разворачивалось противостояние между Иисусом и Синедрионом с точки зрения этой общины.
Более того, Марк – единственный автор, который сообщает, что Иисус четко ответил «Я» на вопрос первосвященника о том, является ли он Христом, Сыном Благословенного. Матфей вкладывает в уста Иисуса уклончивый ответ; у него он (как и позже перед Пилатом) отвечает: «Ты сказал», что позволяет интерпретировать это как: «Это твои слова, но не мои». Ответ, записанный Лукой, почти тот же: «Вы говорите, что Я».
Часто предполагают, что ответ «Я» у Марка появился в результате недосмотра, что в первоначальном тексте Марка, как у Матфея и Луки, Иисус уклонился от вопроса и ответил двусмысленно: «Ты говоришь, а не я!»[461] Таким образом, можно допустить, что ни один из синоптических авторов не желал вкладывать в уста Иисуса явное подтверждение. Вместо этого они прибегли к знаменитой раввинской формуле, которая была к тому же тонкой игрой слов – ата амарта, «Ты сказал».
В то время это выражение использовалось для того, чтобы парировать слова собеседника.[462]
Следовательно, Иисус ни разу не заявил недвусмысленно о своем мессианстве (или же он последовательно сохранял так называемую тайну Мессии, когда кто-либо пытался приписать ему притязания на этот титул). Каиафа и его Совет, предположительно, все-таки признали его виновным и приговорили к казни, очевидно, лишь на том основании, что подсудимый уклончиво отвечал на вопрос о мессианстве.
Что произошло бы, если бы Иисусу пришло в голову – в целях самозащиты или даже по тактическим соображениям – ответить на вопрос первосвященника отрицательно или молчанием? Можно ли сомневаться в том, что результатом стало бы его оправдание? В конце концов Каиафа полагал, что молчание Иисуса в связи с первоначальным обвинением – в призыве к разрушению Храма – не позволяло вынести обвинительный приговор. Следовательно, он был бы еще менее склонен обвинить Иисуса, если бы тот действительно отверг ставящееся ему в вину притязание на титул Мессии![463]
Согласно синоптическим евангелиям, Иисус был в силах предвидеть развязку суда в Синедрионе. В таком случае, что же остается от общепринятого тезиса, основанного на Евангелии от Марка (14, 55) и Евангелии от Матфея (26, 59), гласящего, что Синедрион был намерен осудить Иисуса на смерть при любых обстоятельствах, что это был показательный процесс, что вердикт был заранее известен? Отрицание мессианства или даже молчание вместо ответа дало бы истории страданий Христовых совершенно иной поворот. Матфей, Марк и Лука должны были бы по-другому описать эти события; например, они могли бы приблизить свое повествование к тому, что написал Иоанн, или даже сделать явную имитацию. Каиафе, во всяком случае, они не стали бы отводить роль главного злодея.
Мессия и Сын Божий
Большинство людей, читающих отрывки евангелий, в которых упомянут основной вопрос, заданный Иисусу во время суда, ошибочно полагают, что вопрос первосвященника был двойным: с одной стороны, он касался мессианства, а с другой – титула «Сын Божий». По их мнению, Каиафа пытался установить, кем считал себя Иисус: Мессией из дома Давида, которого так жаждал народ, или кем-то большим, чем просто человек, божественной личностью?[464]
Согласно еврейской традиции, было бы невиданным кощунством называть себя божественной личностью, сравнимой с Богом. Даже признание возможности того, что помимо одного истинного Бога существует какой-либо другой бог, было бы святотатственным нарушением Первой Заповеди. Каиафа был бы виновен в богохульстве, если бы он просто задал этот вопрос; это вызвало бы бурю возмущения в Синедрионе. Таким образом, этот изобличающий вопрос, как он обычно толкуется христианами (и Церковью, которая, как известно, поддерживает подобное толкование), был бы жизнеспособным только в том случае, если бы и
