Наклонившись, я заглядываю в темное нутро коробки. Первое, что мне попадается на глаза – потрепанный плюшевый кролик.
Матильда.
У нее не хватает одного черного блестящего глаза, а усы, похоже, подрезаны. Подарок бабушки, моя лучшая подруга в детстве.
Я откладываю Матильду в сторону и снова запускаю руку в коробку. На этот раз мне попадается что-то мягкое, и я извлекаю на свет серую футболку с изображением гориллы Магиллы [21].
Моя рука дрожит. Зачем я ее сохранила?
Не успев еще задать себе этот вопрос, я понимаю, что знаю ответ. Футболку купила мне мама. Насколько я помню, это ее единственный подарок.
Воспоминания нахлынули на меня.
Я маленькая – года четыре или пять. Я сижу на своем стульчике за кухонным столом и играю ложкой вместо того, чтобы есть завтрак. Вдруг входит она. Незнакомая женщина.
– Моя Таллула, – говорит женщина и нетвердой походкой приближается ко мне. Пахнет от нее странно – каким-то сладким дымом. – Ты скучала по своей мамочке?
Наверху звенит звонок.
– Это дедушка, – сообщаю я.
А потом я вдруг оказываюсь на руках незнакомки, и она бежит из дома.
Бабушка бросается за нами и кричит:
– Стой! Дороти…
Женщина говорит что-то, прибавляя слова, которых я не понимаю. Потом она спотыкается, и я выпадаю у нее из рук и ударяюсь головой об пол. Бабушка кричит, я плачу, а женщина снова хватает меня.
Я помню, что она просит называть ее мамой. Помню, каким жестким было сиденье в ее машине и как меня высадили на обочине дороги пописать. Помню запах дыма в машине и ее друзей. Они меня пугали.
Я помню шоколадные пирожные с орехами. Она кормила меня ими. Я ела их, а она смеялась, когда я упала и меня начало тошнить.
Я помню, как очнулась на больничной кровати с приколотой на груди запиской с именем: ТАЛЛУЛА РОУЗ.
Кто была та женщина? Я спросила у бабушки, когда она пришла забрать меня.
– Твоя мама, – сказала бабушка. Я отчетливо помню эти слова, как будто слышала их только вчера.
– Мне не нравится жить в машине, ба.
– Конечно, не нравится.
Я вздыхаю и возвращаю футболку в коробку. Возможно, написать воспоминания – не самая удачная идея. Я отодвигаю коробку и выхожу из кладовки, на этот раз не забыв запереть замок.
15
– Знаешь, тебе совсем не обязательно каждый раз провожать меня к врачу, – говорит Мара. Сегодня понедельник, яркий и солнечный день в конце июня, и мы идем с ней по Ферст-стрит к рынку.
– Знаю. Но мне хочется. – Я беру ее под руку.
За те две недели, что Мара живет со мной, я усвоила одну вещь: быть ответственным за детей трудно и страшно. Каждый раз, когда Мара идет в ванную, я боюсь, что она там режет себя. Я роюсь в мусоре и пересчитываю пластинки лейкопластыря в каждой упаковке. Я боюсь отпускать ее от себя. Постоянно пытаюсь вести себя правильно, но – следует честно признать – моих знаний о материнстве не хватит даже на то, чтобы наполнить пластмассовый стаканчик от желе.
Теперь, в приемной доктора Блум, я открываю ноутбук и смотрю на пустой синий экран. Пора приступать, двигаться к цели. Я обязана.
Мне понятно, что нужно делать. За свою жизнь я прочла множество автобиографических книг. Начинаются они всегда одинаково – с предыстории. Необходимо, если можно так выразиться, подготовить почву, очертить общую картину жизни, а уж потом приниматься за подробности, познакомить читателей с местом действия и персонажами.
Ну вот, опять. В этот раз меня останавливает то же, что и всегда: я не могу писать о своей жизни, не зная истории своей семьи. И своей матери.
Я почти ничего не знаю о ней, а об отце и того меньше. Мое прошлое – черная, зияющая пустота. Неудивительно, что я никак не могу начать.
Мне необходимо встретиться с матерью и поговорить с ней.
Приняв решение, я раскрываю сумку и отыскиваю маленькую оранжевую коробочку. Осталась последняя таблетка успокоительного. Я глотаю лекарство, не запивая водой, достаю сотовый телефон и звоню своему бизнес-менеджеру.
– Фрэнк, – говорю я, услышав его голос. – Это Талли. Моя мать все еще обналичивает чеки, которые ей отсылают?
– Рад, что ты позвонила. Я оставлял тебе несколько сообщений. Нам нужно обсудить состояние твоих финансов…
– Да, конечно. Но теперь мне нужно узнать о маме. Она все еще обналичивает чеки?
Фрэнк просит меня подождать, потом в телефоне снова раздается его голос:
– Да. Каждый месяц.
– А где она теперь живет?
Снова пауза.
– В твоем доме в Снохомише. Уже несколько лет. Мы посылали тебе уведомление. Думаю, она переехала туда во время болезни твоей подруги.
– Моя мать живет в доме на улице Светлячков? И я об этом знала?
– Да. А теперь давай поговорим…
Я отключаю телефон. Но не успеваю осознать услышанное, переварить его – из кабинета доктора Блум выходит Мара.
И только тогда я замечаю рядом с собой того парня, гота. Несколько прядей в его черных волосах выкрашены в пурпурный и зеленый цвета, в мочках ушей английские булавки. На шее татуировка – какой-то текст. Кажется, там говорится о безумии, но всех слов мне не видно.
При появлении Мары он встает. Улыбается. Мне не нравится, как он смотрит на мою крестницу.
Я поднимаюсь со стула, обхожу кофейный столик и встаю рядом с Марой, загораживая ее. Потом беру под руку и увожу из приемной. Оглянувшись, я вижу, что гот смотрит на нас.
– Доктор Блум считает, что мне нужно устроиться на работу, – говорит Мара, когда дверь захлопывается за нами.
– Да, конечно. – Я хмурюсь. На самом деле я думаю о своей матери. – Отличная идея!
После полудня я меряю шагами гостиную, пытаясь привести в порядок свои мысли.
Моя мать живет в одном из двух домов, которые я унаследовала от бабушки; этот дом у меня не хватило духу продать, потому что он находится напротив дома семьи Муларки. Это значит, что если я решусь поговорить с матерью, то вернусь на то место, где мы с Кейт познакомились и где изменилась моя жизнь – в ту звездную ночь, когда мне было четырнадцать.
Придется либо брать с собой Мару, либо ехать одной. Ни то ни другое меня не привлекает. Я обязана не спускать с нее глаз, но не хочу, чтобы она присутствовала при моей встрече с матерью. Воссоединение семьи слишком часто бывает унизительным или печальным.
– Талли?
Я слышу свое имя и оглядываюсь. Кажется, Мара окликает меня уже не в первый раз, но я не уверена.
