— А как разобрать, что все это значит? — спросил Броди.
— Египтяне были хорошими шифровальщиками, если выражаться современным языком. Каждый символ соответствовал одному слову или букве. Мы можем читать их так же, как если бы они были написаны по-английски. Или по-французски, поскольку эта работа была выполнена французским джентльменом по имени Шампольон. Здесь написано следующее, — продолжил Брюнель. — Чтобы попасть на небеса, человек должен был заслужить рай. Все определял вес его сердца. Если сердце было тяжелым от греха, то его проглатывал демон, а тело сбрасывали в ад, но если чаша с сердцем поднималась вверх, значит, человек был безгрешным, и он отправлялся в загробную жизнь.
— Эти знаки напоминают надписи на сосуде? — спросил я.
Брюнель взял сосуд и посмотрел на него.
— Действительно. Насколько я могу судить, здесь сообщается информация о его содержимом.
Затем последовала короткая пауза и еще один вопрос, правда, на этот раз от самого докладчика.
— Джентльмены, — сказал Брюнель, — мне интересно, кто из нас носит в своей груди тяжелое сердце? — Он с укором обвел взглядом собравшихся. — Во всяком случае, я точно в числе этих несчастных. Но мое сердце стало тяжелым не от греха, а от горя. Вчера, после возвращения в Англию, я узнал о трагической смерти Леонарда Уилки — моего друга и коллеги из Бристоля. Время от времени вы могли видеть его на собраниях Клуба Лазаря. Мы можем лишь надеяться, что это жестокое убийство не останется безнаказанным.
Послышалось бормотание, выражавшее согласие с его словами.
— Эта утрата, — продолжил Брюнель, — стала для меня двойным ударом как в личном, так и в профессиональном плане. Я уверен, что вы все присоединитесь к моей молитве в память о нем. — Брюнель склонил голову, и мы последовали его примеру. Несколько мгновений спустя я рискнул взглянуть на него. Ответив мне легким кивком, он остановил свой взгляд на макушке склоненной головы Рассела. Затем, примерно минуту спустя, откашлялся и сказал: — Спасибо, джентльмены. Но прежде чем мы продолжим, я должен еще кое-что сказать вам касательно этого дела. Боюсь, что моя дальнейшая работа над механическим сердцем — проектом, который я начал около года назад, — из-за смерти Уилки откладывается на неопределенный срок, поскольку нам еще предстоит изготовить ряд необходимых деталей. Я надеялся представить вам готовое устройство в ближайшем будущем, но теперь это невозможно.
Благодаря прекрасному выступлению Брюнеля наш план был воплощен в жизнь наилучшим образом. Он выполнил его с таким изяществом, которого мы с Оккамом никогда бы не добились. Собрание закрылось в мрачной атмосфере, но это было даже к лучшему — еще одно доказательство того, что Брюнель достиг своей цели.
Оккам, как обычно, покинул встречу в одиночестве, в то время как я по традиции принял предложение Брюнеля подвезти. Я подождал, пока экипаж свернул за угол, и лишь тогда поздравил его.
Брюнель рассмеялся так громко, что даже закашлялся.
— Хорошо, что никто из них не бывал в Египте!
— Я вас не понимаю, Изамбард.
— Я о сердце в канопе. Это же чушь!
Он совершенно сбил меня с толку.
— Почему?
— Потому что сердце — единственный орган, который египтяне никогда не вынимали из тела, считая его вместилищем души.
— Но вы же сказали, что вес сердца определял дорогу в рай.
— Верно, однако эту задачу решали боги, а не тупоголовые жрецы. Только богам можно доверить сердце. — Он вытащил сосуд из-под сиденья. — И простите мне эту поэтическую вольность, но я надеялся, что сердце поможет нам вычислить убийцу. Я думал, что он испытает чувство неловкости, произнесет какое-нибудь слово или сделает нечто, что выдаст его вину.
Я по собственному опыту знал, что часто одного лишь наблюдения недостаточно, чтобы найти преступника.
— И вы ничего такого не заметили?
— Увы, нет. Он весьма скользкая рыбешка, не так ли?
— Кто?
Брюнель удивленно выпучил глаза.
— Рассел, конечно! Этот судостроитель с каменным лицом точно что-то скрывает.
Брюнель описал какого-то загадочного типа, совершенно непохожего на человека, который так легко дал волю чувствам во время небезызвестного происшествия на верфи. Однако я ничего не сказал.
Инженер постучал по клюву сокола.
— Кстати, вы знаете, что здесь на самом деле?
Я покачал головой.
— Кишки, вот что. Об этом написано вот здесь, — указал он на иероглифы и засмеялся. — Они даже не знали, что держали в руках сосуд с кишками!
Мне показалось вполне закономерным, что призванное разоблачать «сердце» Брюнеля оказалось фальшивкой.
Покинув Брюнеля в хорошем расположении духа, я решил не тратить время попусту и лег в постель, надев ночной колпак и взяв книгу, которую дал мне Оккам. Хотя Брюнелю так и не удалось вычислить нашего врага, вечер прошел удачно, и теперь оставалось лишь почитать что-нибудь легкое на ночь.
Книга начиналась с предисловия, написанного автором. Там рассказывалось, как возник замысел «Франкенштейна», и особенно подчеркивалось, какую роль сыграл в этом дедушка Оккама. Даже в предисловии авторская манера письма поражала воображение:
Я увидела бледного последователя грешной науки, склонившегося над своим творением. Увидела ужасающее создание, которое лежало неподвижно…
Возникшая передо мной картина показалась мне знакомой. Труп на столе, моя рука с ножом, занесенная над ним и готовая сделать первый надрез…
Но затем, словно под действием какого-то мощного двигателя, оно подало первые признаки жизни и слабо, неуклюже зашевелилось. Как это, должно быть, ужасно; какие пугающие последствия влечет за собой попытка человека повторить изумительное творение Создателя. Успех напугал бы Творца; он в ужасе убежал бы от своей гнусной работы в надежде, что, оставшись без присмотра, слабая искра жизни, которую он зажег, потухнет; что тварь, оживленная столь несовершенным образом, снова станет мертвой плотью и он навсегда положит конец мимолетному существованию чудовищного трупа, в котором видел колыбель жизни.
Я провел немало времени в компании доктора Франкенштейна и его ужасающего творения, пока у меня не заболели глаза. Затем я встал с кровати и достал мои выписки из конспектов. Некоторые фразы из книги показались мне знакомыми, и я оказался прав. Оккам вставлял их в конспекты, которые делал во время доклада Брюнеля. Одна фраза особенно врезалась мне в память: «И это говорит не безумец».
Вспомнив все, что узнал о Брюнеле за последние два года, я воздержался от суждений.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
Оккам вел лодку по реке с мастерством опытного гребца, и каждый взмах весла уносил нас все дальше. Мы двигались вверх по течению, и вскоре гигантский корабль позади нас поглотила ночь. Весла с легким всплеском разрезали воду — их обмотали тканью, чтобы они не скрипели в уключинах. Мы дождались полуночи и покинули корабль, лишь когда убедились, что наше исчезновение останется незамеченным.
Отплыв на достаточное расстояние, Оккам повернул лодку к пункту нашего назначения. И в этот момент удача отвернулась от нас, поскольку мы не могли рассмотреть ориентиры на противоположном берегу. Отсутствие луны скрывало не только наши перемещения, но и все, что нас окружало. Мы направлялись к западной части верфи и налетели на ограду, которая начиналась у самой воды. Сначала мы хотели высадиться на мелководье у берега, а затем осторожно подобраться к решетке. Теперь, если только мы не разбудили сторожа, нужно было как можно осторожнее действовать при высадке из лодки. Хорошо, что нас было только двое. Я смог убедить Брюнеля, что он еще не готов к подобным физическим нагрузкам.
Лодка ударилась о толстые деревянные перила, которые когда-то использовались для спуска корабля на воду. Схватившись за якорную веревку, я спрыгнул с носа лодки, ноги заскользили по мокрой древесине. Наконец я перебрался на более надежный, но такой же мокрый гравий, протащил лодку между перилами и привязал веревку к торчавшему из гравия металлическому штырю. Убедившись, что лодка надежно привязана, Оккам передал мне сумку, а затем и сам сошел на берег. Вдали поблескивал одинокий огонек — домик сторожа, который, подобно часовой будке, находился у главных ворот верфи. Пусть мы и причалили не совсем там, где планировали, но все же извлекли двойную выгоду из путешествия на лодке: нам не нужно было перелезать через стену с улицы, и мы находились далеко от хижины сторожа.
Обломки досок и прочий мусор, оставшийся со времени спуска корабля, все еще валялись на берегу и послужили нам хорошим прикрытием, пока мы подбирались к одному из двух больших ангаров. Оккам снял с плеча сумку и жестом велел мне взять доску, лежавшую у нас под ногами. Сдвинув ее в сторону, я обнаружил лестницу, спрятанную там моим сообщником. Взяв ее за края, мы подтащили лестницу к стене ангара. Выглянув из-за угла и убедившись, что у сторожки никого нет, Оккам схватил сумку и полез наверх.
