Сторож заглянул в комнату, но его фонарь не высветил ничего подозрительного: он стал водить им по комнате и осветил закрытые ставни, затем — стол, потом луч света заскользил по полу, поднялся по шкафу, освещая его ящики, и задержался там на некоторое время. Теперь дверь упиралась мне в колени, я не мог продолжать уборку, а грязные следы сзади не позволяли мне лечь на спину.
Казалось, прошла вечность с тех пор, как сторож осветил своим фонарем шкаф. Наконец он вышел и закрыл за собой дверь. Свет исчез, и комната снова погрузилась во тьму. Прислушавшись, я выждал, пока его шаги в коридоре окончательно стихнут, и уступил желанию потянуть затекшую спину и размять тело, испытывая огромное облегчение.
— Хорошо, что вы убрали грязь, Филиппс, — послышался радостный голос из-за стола, — пусть это и стоило мне рубашки.
Фосфорный кончик спички загорелся, и лампа снова ожила. Не дожидаясь, пока пламя успокоится, Оккам уверенным шагом вернулся к шкафу и продолжил свою работу.
— Я почти закончил, — заявил он, — но до сих пор не знаю, что это такое. Подписи к чертежу ничего не объясняют.
Я постоял некоторое время у двери, прислушиваясь и ожидая снова услышать шаги. Оккам заверил меня, что сторож скорее всего спустится на нижний этаж по лестнице в конце коридора и вряд ли вернется. Но лишь убедившись, что так все и было, я оставил свой пост и подошел к Оккаму.
— Разве чертежи не должны быть предельно ясными? — спросил я.
— Если только инженер не хочет сохранить свои идеи в секрете.
Карандаш Оккама завис в воздухе, пока он проверял, не упустил ли чего-нибудь в своем чертеже. Чтобы убедиться окончательно, он поднял за край верхний лист и что-то с досадой пробормотал себе под нос, заметив, что не перерисовал одну деталь оригинала. Он снова положил верхний лист на чертеж и стал поспешно исправлять ошибку.
— Готово, — объявил он.
— Пора уходить.
Оккам свернул копию и положил оригинал в ящик, в то время как я проверял, чтобы на полу не осталось тряпок. В этот момент я понял, что точно такие же грязные следы, которые я с рвением вытирал в комнате, были и на крыше. Если днем кто-нибудь выглянет из окна, то наверняка догадается о нашем визите. У нас не оставалось другого выхода, кроме как вытереть их на обратном пути. Оккам задул лампу, я распахнул ставни и, держа в руках ботинки, выбрался на крышу, которую, к моей радости, уже вымыл дождь. Переживая, как бы результаты труда Оккама не пошли насмарку, я шепотом сказал ему:
— Спрячьте чертеж получше.
Оккам последовал за мной, опустил окно и с помощью стамески поставил на место задвижку. Оказавшись на земле, мы надели ботинки и спрятали лестницу в прежнем месте. На этот раз была моя очередь выглядывать из-за угла и проверять, нет ли кого-нибудь поблизости. Наша предосторожность была не напрасной — в дверях сторожки я заметил темный силуэт. Лампа внутри дома отбрасывала длинные тени на землю перед дверью. Сторож смотрел в сторону верфи, но мы все равно вполне могли пробраться к лодке незамеченными. Однако я не хотел рисковать и решил подождать, пока он вернется в свое скромное жилище. Вскоре мое терпение было вознаграждено — сторож повернулся и зашел внутрь, на ходу застегивая ширинку. Этот неотесанный тип не захотел выходить под дождь и решил облегчиться прямо на пороге.
Начался прилив, наша лодка раскачивалась на волнах, натягивая веревку, которая была готова лопнуть в любой момент. Подтащив лодку к берегу, Оккам забрался в нее и сел на весла, а я оттолкнул лодку от берега. Шуршание дождя по воде напоминало звук отодвигаемой портьеры и прекрасно маскировало удары весел о воду. Вода текла с нас ручьями, но это неприятное ощущение с лихвой компенсировало чувство эйфории от успеха нашей операции. Возвращаясь на корабль с чертежом, я чувствовал себя как пират, плывущий в свою пещеру с сокровищами. Я вытащил из сумки грязные тряпки и бросил в реку. Комок из перепачканной ткани понесло по течению.
На корабле мы вытерлись и согрелись бренди. Последние несколько часов сделали свое дело, и теперь, после благополучного возвращения, я был рад переступить порог каюты. Здесь мне предстояло провести первую ночь на борту корабля Брюнеля «Великий Восток».
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ
Меньше всего врач хочет оказаться пациентом в собственной больнице. Но именно это случилось со мной на следующий вечер после нашего приключения на верфи Рассела.
Все началось со жжения в горле и ощущения холода в груди, а привело к изнуряющему кашлю и сильному жару. Не нужно быть врачом, чтобы установить причину моего внезапного недуга. Я промок под дождем, пока плыл в лодке, отсутствие рубашки только усугубило ситуацию, и в результате заработал серьезный бронхит. Флоренс много раз приходилось сталкиваться с лихорадкой, поэтому она быстро распознала эти симптомы. Несмотря на мои протесты и стремление продолжить работу, меня вскоре отвели в палату. Большую часть жизни я провел среди больных, оставаясь при этом здоровым, и убедил себя в том, что выработал иммунитет против болезней, от которых обычно страдали люди. Однако самонадеянность стоила мне здоровья.
В течение восьми дней я пребывал в состоянии полузабытья. Ненадолго приходя в себя, я видел, как кто-то вытирает влажной тряпкой мой лоб и подносит к губам кружку с бульоном. В одно из таких пробуждений я открыл глаза и увидел стоявшую подле меня Флоренс.
— Я рада, что вы еще с нами, доктор Филиппс. — Она обращалась ко мне по фамилии, указывая на присутствие третьего лица. — К вам пришел посетитель. Сначала я не хотела пускать его, но, похоже, он выбрал подходящий момент. У вас кончилась лихорадка.
Я обернулся и увидел стоявшего у моей кровати Брюнеля; изо рта у него торчала сигара.
— Мне не разрешают здесь курить, — пробормотал он, — но я не понимаю почему: сигарный дым прекрасно дезинфицирует воздух.
Флоренс поправила мою подушку, пока я пытался приподняться. От напряжения я тут же почувствовал жуткую усталость.
— Рад вас видеть, Изамбард, — задыхаясь, проговорил я.
— Вы заставили нас поволноваться, но мисс Найтингейл сообщила мне, что самое худшее уже позади.
Флоренс положила прохладную руку на мой лоб и, кажется, обрадовалась, что ее выводы не оказались преждевременными.
— Теперь, когда жар спал, думаю, будет лучше перевезти вас домой.
— Полностью с вами согласен, мисс Найтингейл. Больница — слишком нездоровое место для человека в его состоянии, — со смехом поддержал ее Брюнель, а затем обратился ко мне: — Возможно, в следующий раз вы будете более тщательно выбирать одежду для ночных прогулок на лодке.
— Как Оккам?
— Держится молодцом и ждет, когда сможет разделить с вами плоды ваших трудов.
— Он оказался крепче меня, — заметил я, испытав легкий приступ жалости к себе. Я понял, что Брюнель хочет поговорить со мной наедине, и повернулся к Флоренс. — Мисс Найтингейл, не могли бы вы оставить нас на некоторое время?
— Хорошо. Но не слишком его утомляйте, мистер Брюнель, он еще болен.
Мой посетитель проводил ее взглядом, пока она выходила из палаты.
— Ваша медсестра — страшная женщина.
— Это точно.
Брюнель присел на край кровати, положив руки на шляпу, лежавшую у него на коленях.
— Мы не раз сталкивались с ней во время Крымской кампании.
— Да, конечно… вы ведь проектировали госпиталь для них, не так ли? Она привыкла отстаивать свою точку зрения.
— Можно сказать и так.
К сожалению, я был не в состоянии выслушивать воспоминания.
— Скажите, что привело вас сюда?
Брюнель слегка понизил голос.
— Оккам принес сегодня кое-что в мой офис.
— Не томите. Что это было?
Брюнель осмотрелся и нагнулся ко мне поближе, не желая, чтобы кто-нибудь услышал то, что он собирался рассказать.
— Так вот… — Но прежде чем он успел продолжить, мое тело затряслось от приступа кашля. Брюнель отложил в сторону шляпу и взял стакан с полки над моей кроватью. Вода помогла затушить бушевавший в груди огонь, и приступ стих, однако Флоренс услышала кашель и тут же оказалась рядом с моей кроватью.
— Мистер Брюнель, боюсь, вам придется уйти, — строго сказала она. — Доктору Филиппсу нужно отдыхать.
Брюнель мрачно кивнул и подобрал упавшую шляпу. Изможденное лицо выдавало, как сильно было подорвано его собственное здоровье.
— Я загляну, когда вам станет лучше, или, вероятнее всего, приду уже к вам домой. Там мы сможем спокойно обсудить наши дальнейшие действия.
Когда Брюнель ушел, я представил себе, как, покинув стены больницы, он тут же закурил очередную сигару.
— Должно пройти время, прежде чем вы окончательно поправитесь, — сказала Флоренс, поправляя сбитое одело. — А теперь спите. Я распоряжусь, чтобы завтра вас отвезли домой. — Она поцеловала свою ладонь и коснулась ею моего лба, прежде чем уйти.
