Сталинградским тракторным возились. Сперва не мы им владели, а он нами.
Алексей Петрович вспомнил давний спор Николая с Плетневым и поинтересовался:
— Значит, это правда, что там не все сразу получилось?
— Да, не сразу. Один американский инженер сказал нам: «Завод-то вы построили, такого завода в Америке у нас нет, но я очень сильно сомневаюсь, что вы его пустите. Не хватит сил. Лучше вы наймите у американцев людей, которые вам этот завод пустят». Но ничего, пустили. Я сам наблюдал, с каким видом рабочий смотрел на конвейер, с которого сходил первый трактор. Так смотрел, словно ждал не машину, а сына-первенца.
— Понимать надо! — восхищенно проговорил мастер.
Собираясь уходить, Орджоникидзе спросил:
— Давно здесь живете?
— С первого дня.
— Нравится?
— Уезжать не собираюсь. Прижился. Да и кое-что нажил.
— Алексей Петрович у нас богатый! — сказал Ленька Наугольников, выглядывая из-за чужого плеча.
— Богатый? Еще бы!
И мастер обвел рукой все вокруг. Орджоникидзе невольно проследил за его взглядом, окинувшим огромную строительную площадку — от желтой вершины рудничной горы, окрашенной голубоватой дымкой, до огромных сверкающих металлом громад, среди которых построивший их человек мог легко затеряться, и сказал:
— Верно, Кремнегорск — собственность рабочего класса. Но вы не очень-то гордитесь, не присваивайте себе. Вся страна помогла вам строить завод, страна вам ни в чем не отказывала. Этого ни один кремнегорец не должен забывать.
И Серго Орджоникидзе крепко пожал руку Алексею Петровичу.
Ночь.
Последняя проверка. Все ли готово? Оживут ли металлические узлы?
Первый час ночи, а в цехе так много людей… Нечаев пытался быть строгим, отправить домой того или другого, но ничего не выходило. В самом деле, попробуйте-ка прогнать вот этих двух. Они давным-давно закончили смену. Но цех стал им родным домом. Они проводят здесь все дни. Здесь познакомились. Здесь подружились. Он держит ее руку в своей руке, кивает в сторону последнего пролета, где за скрещениями металлоконструкций видно ночное небо. Там, за переплетами стальных креплений, их рабочее место. Там они оставили то, к чему вернутся завтра на рассвете.
— Привет, Евграф Артемович! — кричит парень.
— Здравствуйте, — говорит девушка. — Пришли посмотреть свою работу…
Как же он прогонит их после таких признаний?
Нечаев здоровается, удивленно пожимает плечами.
— Что это так много народу сегодня?
— А вы как будто не знаете? — улыбается девушка.
— Еще больше будет! — весело уверяет парень. — К утру ближе.
Нечаев машет рукой, идет вперед.
Прямо на него бежит Ленька Наугольников.
— Куда? Ступай домой.
— Так ведь я, товарищ начальник…
Нечаев знает, что Ленька, несмотря на громоздкость монтируемых механизмов, несмотря на их сложность, умеет хорошо подогнать одну деталь к другой. Он работает вместе с Алексеем Петровичем, пролезает в любую щель, куда не мог бы проникнуть большой и с виду нескладный бригадир Егорычев. Иные детали бывают во много раз больше самого Леньки. Сперва он робко оглядывает их, потом, когда прилаживает к месту, смотрит на них уже совсем по-другому, сверху вниз, не умея скрыть мальчишеской гордости.
Нечаев улыбается, спрашивает:
— А мастер где?
— На площадке! Давно там!
Да, конечно, место старого монтажника там, на главной площадке управления блюминга.
Нечаев тоже идет туда. Идет и глядит вокруг.
Цех высокий. Перекрытия отдают еще свежестью железа, поблескивают крепкими шрамами электросварки. Стены кирпичные, розоватые. Много простора, особенно в той части, где расположены ножницы для резки блюмсов. Но эти простор и свежесть, эта новизна не из тех, к которым еще не успели прикоснуться. Нет, цех живет. Во втором его корпусе видны отблески пламени и слышен шум гигантского по силе мотора. А здесь, где расположено главное оборудование блюминга, заканчивается проверка монтажа перед опробованием.
Вот Нечаев уже на площадке управления, среди строителей. Алексей Петрович беседует с бухгалтером строительства блюминга, худощавым стариком с клеенчатым портфелем под мышкой.
Монтажник и бухгалтер давние приятели.
— Голуби теперь путаные, — замечает бухгалтер.
«Почему голуби?» — думает Нечаев и вдруг видит: под высоким потолком нового цеха вспорхнул голубь. Откуда он? Каким ветром занесло его сюда и надолго ли? Нелегко ему будет ужиться с цеховым громом.
— У кого какие, — отвечает Алексей Петрович.
— Да, — соглашается бухгалтер и смотрит на свои ноги, а потом вдруг говорит: — Мы отцу сапоги с набором на полуножке чистили.
— Тогда все на полуножке чистили.
— Раньше сапоги крепче были. По тридцать лет деды носили.
— Знаем, как носили! Только в церковь ходили в них. А как дождик — сапоги под мышку и босиком по грязи. Не мудрено…
«О чем они говорят? — думает Нечаев. — Совсем не о том, что должно бы волновать их теперь. Почему же так?» И вдруг догадывается. О чем угодно, только не о самом главном. Делают вид, что ничего не случилось, хотя каждый из них с нетерпением ждал этого дня.
И вдруг самое главное прорывается само собою.
— А все-таки можно было на этом узле сэкономить, — говорит бухгалтер.
Слова его, должно быть, настолько убедительны, что Алексей Петрович сразу теряет всю солидность и независимость, какие были у него при разговоре о голубях, и соглашается:
— Оно конечно…
— Вот ты всегда так, — упрекает его бухгалтер, — после времени соглашаешься!
За пультом управления — молодой сосредоточенный человек. Это оператор. Многое будет зависеть от его мастерства. Нечаев подходит к нему, здоровается, а затем, отвлекаясь от пульта управления, навалившись на барьер наблюдательной площадки, смотрит в сторону нагревательных колодцев. В этих колодцах закаляются блюмсы. Оттуда идет сильная волна жары. Кто-то трогает Нечаева за руку. Он оглядывается, видит Кузнецова. Секретарь парткома в который раз за этот беспокойный день спрашивает:
— Как думаешь?
— Это я у тебя спросить должен.
Кузнецов смеется.
Разговаривая с Нечаевым, он думает о другом, потому что украдкой поглядывает вниз — туда, где у валов главного стана возятся рабочие.
Алексей Петрович тоже замечает эти чуть встревоженные взгляды секретаря парткома и говорит:
— Пойду-ка я посмотрю… может, чем пособить надо. А?
— Вы разве еще здесь? — удивляется Кузнецов.
А мастеру понятно, что удивление это нарочитое, что Кузнецов давно заметил всех тех, кто работал в первую смену да так и не ушел домой, остался в цехе до утренней смены.
— Так я живо! — говорит Пологов.
Он сбегает по лестнице, громко стуча подковами ботинок о железные ступеньки, и уже где-то внизу кричит:
— Ленька! Сюда!
На каждом узле длинной линии проката работают люди. Проверяют в последний раз. Черкашин, назначенный вместо отстраненного от должности Громова, поспевает всюду.
Алексей Петрович смотрит на него с недоброжелательством. Ему непонятно, как так могло случиться, что сам нарком выдвинул Черкашина. «Вот, — раздумывая, вспоминает он, — бухгалтер говорит, что я всегда так — после
