открытую дверь. Лифт имелся, но не работал. Пришлось подниматься на четвертый этаж на своих двух. В крупных продолговатых окнах мельтешил его бомбер. Чуть слышно кашлянув, Глеб позвонил в квартиру под номером четырнадцать.
Послышался детский веселый визг, а затем скрип паркета, приглушенный толщей стен.
– Кто там? – раздался голос, один звук которого воскресил в душе радость.
– Мари, это Глеб. Не могли бы мы поговорить?
Шум за дверью стих. Стих так быстро и сразу, что возникшая тишина казалась неестественной. Не хочет ли Мари притвориться, будто дома никого нет? Поздно, он уже слышал ее голос. Войнов Глеб держал руки в карманах, чтобы они не потянулись и не нажали на звонок снова. Прошло пару долгих мгновений, прежде чем Мари вышла в коридор.
– Глеб, – приветливо начала она, покосившись на сумку, – как твои дела? Ничего серьезного не случилось? Я удивлена, что ты пришел. – Красные щеки служили тому подтверждением. Без косметики ее лицо было не менее красивым.
– Ничего серьезного. Я просто хотел занести документы. Еще пальто, которое ты забыла на работе. – Войнов Глеб глотнул, ощущая, как голос обрывается. – И попросить прощения за тот случай восьмого марта…
– Все в порядке.
Но ее слова как будто не имели значения. Ему предстояло сказать самое важное – признаться в своих чувствах. Но как правильно выразить такое громадное чувство, что захватывает дыхание?
Глеб протянул сумку, прежде чем позади Мари поднялся топот, настолько сильный, что сбил его с мысли. По квартире передвигались скачками. Мари подперла дверь в тот самый момент, когда в нее начали стучать и смеяться.
– Мам, – кричал детский голос внутри, – мам, это папа с работы пришел? Хи-хи! Открывайте давайте!
В дверь ломились с такой веселой силой, что Мари не удержала, и ребенок вывалился в коридор. Краснощекий, с золотистыми глазами, он заметил Глеба и смутился.
– Ой, я думал это папа! – Он перевел взгляд на Мари. – Мам, я думал, вы мне сюрприз готовите.
– Солнце, скажи мне, почему ты такой непослушный?
Мари что-то говорила, произнесла слово «дядя», «сын», указывая пальцем, то на одного, то на другого, но Глеб ничего не понял. Точнее, понял, кто сын, а кто дядя, но после этого перестал понимать все остальное. Весь мир перевернулся, Глеб стоял, как в прострации, среди непонятных ему звуков. Разговор Мари и ребенка смешался в единый поток голосов. Зато отчетливо слышно, как стучит сердце.
А ведь он хотел предложить ей стать его девушкой, может быть, женой…
Ребенок скрылся за дверью, как будто его и не было. Осталась Мари, перебирающая в руках сумку. Она за что-то извинилась – или показалось? Нет, Глеб запутался. Это он пришел сюда, чтобы просить прощения. Или встать на колено, если бы того потребовали обстоятельства. Все пошло наперекосяк.
Мари снова спросила, за что он просит у нее прощения.
– За то, что вел себя, как мальчишка. Я не думал…
– Ничего, – перебила Мари, – ничего, все в прошлом. Я не держу на тебя обиды.
– Это действительно важно для меня. – Сложно принять, что их теперь связывают исключительно рабочие отношения. Но даже они теперь разрушены. – Еще зашел для того, чтобы попросить тебя выйти вместо меня. Я устал работать. – Глеб не знал, что говорит, но слова были голосом души.
– В плане устал без выходных? – На красивом лице образовался вопрос.
– Нет, вообще. Устал работать в принципе. С графиком пять на два, семь на ноль – фактическим. У меня ни на что не хватает времени. Не хватает времени, чтобы жить. Все это не мое. Я уже сказал Альберту Владимировичу, что увольняюсь.
– Как давно ты это решил?
– Задумывался давно, но сегодня в обед наступил переломный момент. Я закрыл пивную и приехал к тебе в надежде, что ты меня выручишь. Больше не могу там находиться. Не могу сидеть в четырех стенах и ощущать, как трачу время ни пойми на что.
– Хорошо, я выйду на работу. – Ответила она, будто сама не веруя, что говорит.
– Спасибо! Ну, значит, пока!
Войнов Глеб больше не в силах был вынести этого обаятельного, но такого чужого, недосягаемого лица. Развернувшись на пятках, как учили в колонии, он двинулся к лестнице.
– Глеб! – окликнула его Мари. – Спасибо тебе… спасибо за все. Я ценю твой поступок.
Пожалуйста, ответил он мысленно. На улыбку у него недоставало сил. Золотистые глаза излучали сознание происходящего. Разумеется, Мари все поняла, и благодарит именно за то, что увольняется. Иначе бы пришлось уволиться ей. Ранее развитость девочки Глеб объяснял острым умом, но на деле – это опыт взрослой девушки.
Малиновые сапоги хлюпали в питерской грязи, где-то в высоте крыш по-весеннему голосили птицы. Однако все это не имело значения. Весь окружающий мир будто перестал иметь значение. Как жить ему дальше? Ясно, теперь все будет по-другому.
Когда разбивают сердце, человеку больно. Он рвет на себе волосы, рыдает, метится из угла в угол. Страдает, проклинает и себя, и любовь. Но у Глеба на душе пусто. Ни обиды, ни боли, ни сожаления. Пусто. Вакуум. Хорошее состояние, когда ничего не чувствуешь.
Может, у него и вовсе нет иных чувств, кроме… кроме злобы и ненависти?
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
ЖИЗНЬ БЬЕТ ХЛЕЩЕ ВСЯКОГО УРОДА
Глава 42
В середине марта без каких-либо предпосылок была убита зима. Дерзко и безжалостно, за два дня. Она лежала на земле, грязная и растерзанная, и рыдала, пока миллионы людей топтали ее черными, желтыми или бордовыми сапогами. Из ран ее текли ручьи. Лужи были повсеместно, даже почва вспухла от жидкости.
Если рассудить, трагичная картина… но, черт, на душе у всех стало легче!
Глава 43
Город в темноте светился золотой паутиной. Где-то внизу ездили машины, но их движение отображалось блестками. С высоты триста двадцать семь метров столица России лежала точно на ладони.
«Что испытывает человек, когда он собственными глазами видит целый мир, распластавшийся у ног его? Когда многочисленные города, состоящие из несчитанного числа огней, становятся желтыми песчинками? Когда бесконечные для взора реки принимают вид синей нити? Когда массивные и дремучие леса превращаются в квадратик зелени? – Он проникается возвышенностью. И делает это по-разному: может восхищаться природой, может благодарить бога, может восхвалять вселенную, может возносить внеземной разум…» – как-то читал Володя, но философская мысль эта не совпадала с реальностью. Сейчас Володя Жемчужный испытывал только тревогу.
«Как бы не опознали, как бы не вызвали полицию…»
Сидеть в ресторане, когда три месяца назад разрисовывал крышу этажом выше, задумка не лучшая. Могут узнать, а затем установить личность. В январе у Володи были короткие рыжие волосы, теперь от крашенных осталась челка, и то в малой степени. Хотя при чем тут прическа? В то снежное утро он не снимал ни шапки, ни респиратора. Возможно ли, чтобы служба охраны вычислила его по движениям?
– Очень красивый вид.
Голос Лизы среди
