– Может, сходим в другой раз?
– Мы пойдем обязательно! – заявил немного оклемавшийся Георгий.
– Тебе еще рано выходить в свет, ты не выдержишь.
– Плохо ты меня знаешь. Я и не такое выдерживал. А эту вещь должен посмотреть непременно.
Они сидели в ложе бенуара, и она переставала понимать смысл происходящего на сцене, когда Георгий закрывал глаза и его рука холодела. Катя не отпускала ее с начала пьесы. Ближе к финалу герой решил застрелиться из охотничьего ружья. Георгий с силой сжал ее пальцы.
– Не получится…
– Откуда ты знаешь? – нервно спросила она. – Сейчас дотянется, смотри…
– Не дотянется, знаю.
Васильев разулся и попытался достать до курка пальцами ног, уперев двустволку в грудь.
– Правильно, ногой дотянется. – Георгий был бледен, как мертвец, и смотрел на сцену сквозь прикрытые веки.
Катя сжала его руку.
– Давай уйдем. Не могу смотреть.
Они медленно шли по аллее старого московского сквера. Свет фонарей, запутавшись в темных кронах, не достигал грунтовой дорожки, похрустывающей под ногами. Катя остановилась у пустующей скамейки.
– Посидим?
Она положила голову ему на плечо и осторожно спросила:
– Откуда ты знаешь, как стреляются из ружья? – Георгий не отвечал, глядя в темноту. Иногда глаза его вспыхивали и тут же гасли. Катя не выдержала – Почему ты молчишь? Ты пробовал? Да? Ты должен мне рассказать! Обязан!
– Было… – ответил он еле слышно, запрокинув голову и рассматривая нависшие над ними ветви.
– Почему, Гошенька? – взволнованно спросила она.
– Кать, не стоит, – лицо с незнакомым жестким выражением повернулось к ней. – Зачем тебе?
– Как «зачем»?! – вскрикнула она. – Я все должна знать о тебе. Рассказывай!
– Как прикажешь. Первый раз – как и он, из охотничьей двустволки.
– Гошка… – в ужасе прошептала Катя.
– Но я здесь, с тобой, свет моих мутных очей, – усмехнулся он.
– Ты сказал «первый раз», был и второй?! Как?
– Резал вены…
– Господи!! Но ведь ты жив?
– Как видишь.
– Как это было?
– Классически, в ванной. Я уже отрубился, но каким-то непостижимым образом пережал их. А когда врачи понаехали, всё в крови, а я сплю живой и невредимый.
– Георгий!
– Что, Катя? Не ожидала? Я почище твоего Аркаши.
– Покажи.
– Смотри. – Он вывернул руки ближе к свету фонаря. На запястьях белели грубые швы. Она отшатнулась. – Поняла, с кем имеешь дело?
– Был и третий раз?
– И последний.
– Как? Говори!
– Нас было трое. Приятель, – такой же неудачник, и девушка…
– Дальше.
– Мы стояли на крыше самого высокого здания в городе… – И?
– И нас заметили.
Катя с силой сжала его руку.
– Георгий, посмотри на меня! Я не спрашиваю о причинах. Верю, что они были и, наверное, серьезные. Но поклянись!
Это не повторится! Никогда! Обещаешь? Хотя бы, пока мы вместе.
– Разумеется. Не повторится. Пока мы вместе.
– А мы никогда не расстанемся!
– Никогда… ты и в самом деле так думаешь?
– Конечно! Как же иначе?
– Я старый…
– Прекрати!
– Больной…
– Не продолжай! Это глупо, неужели – не понимаешь?
– Ты действительно считаешь, что любишь меня? – с непонятной усмешкой взглянул на нее Георгий.
– Да что с тобой? – возмутилась Катя. – Это Мишка так уработал тебя, пока ты копал ему грядки?
– Я и сам не дурак.
– Хочешь, докажу?
– Хочу! Докажи! – Георгий оживился. – Как?
– Как угодно! Как скажешь! Хочешь, сама покончу с собой?
– Что за бред, – разочарованно протянул он.
– Ну, придумай сам. Что хочешь! Любое испытание! Скажи, что я должна сделать, чтобы ты поверил?
Георгий откинулся на спинку скамьи и закрыл глаза. Голос прозвучал тихо, еле слышно:
– Давай уедем…
– Куда? В Киев? Это невозможно, ты должен понять.
– Не в Киев. В маленький городишко у моря. В Ялту, Алупку, Алушту… купим домик с окнами на море. Представь – утро, подходишь к окну, а оно там. Всегда на месте. Огромное… Синее, черное, любое. Дышит, смеется, скандалит… А мы стоим и смотрим. Поедем? – Катя растерялась и замолчала. Мысли беспорядочно метались в поисках ответа. Пауза длилась. – Вот видишь? А говоришь, любишь. Такого пустяка не можешь для меня сделать.
Она, наконец, возразила:
– Какой же это пустяк? Совсем даже не пустяк. Тебе прекрасно известно, что мама серьезно больна, отец стар и тоже не слишком здоров. У них никого нет, кроме меня и Алешки. Если мы бросим их, это убьет обоих. Не сразу, но обязательно.
– Мама, папа, сын, еще кто-то… – устало проговорил он, закинув ногу на ногу и разбросав руки по спинке скамьи.
– Зачем ты так? Никого, кроме тебя… поверь, наконец!
– Верю, верю, всякому зверю… – Он вдруг разрушил вальяжную позу и резко согнулся, взглянув на нее откуда-то снизу. – А знаешь, что мне однажды сказала прокурорша?
– Зина? С юга? Что же такое интересное она тебе сказала?
– Она уверена, что ты развела нас с Мишкой, как последних лохов. Что только в тихих омутах и водятся пылкие русалочки. Хвостик отстегивают решительно, коль симпатяга рыбачок убедительно попросит. Но что-то русалочку напрягло. Может, слишком многого паренек хотел от нее? Переусердствовал в изысках? Плечико лилейное чуть не разгрыз ей в порыве страсти… Зинуля была под сильным впечатлением. Вот и решила осторожная наяда поберечь свой хвостик. Но пожалела красавчика – сама отказать в продолжении экзотичных утех не решилась, а попользовала с этой целью двух провинциальных лопушков.
Катя глотнула воздуха и замерла.
– Молчишь? Все так? Профессионал прав? Ну-ну, – Георгий насмешливо разглядывал ее побледневшее лицо под опущенными ресницами. – Неприятно? Нет ничего тайного? Ничего, Катюша, бывает. Это жизнь, а мы ее прожили.
Нестерпимое желание охватило ее – прочь отсюда! Сейчас же! Сию минуту! Улететь! Исчезнуть! Раствориться в воздухе! Не видеть эту ехидную ухмылку. Не слышать тихого, вкрадчивого голоса. Вырваться из его жизни и выбросить из своей. Подальше от этой скамейки, от него, от его слов и мыслей…
Она стремительно поднялась. Георгий едва успел схватить ее за руку, с силой дернув к себе.
– Куда?! Стоять! Не так быстро! Не нравится? Что-то не так? Она отвернулась, застыв в напряженном ожидании, когда ослабеет зажим, сковывающий запястье. Смотрела под ноги, готовясь к рывку.
– Что, язык проглотила? Скажи что-нибудь. Оправдайся, если можешь.
Она медленно повернула к нему бледное лицо и, разомкнув пересохшие губы, негромко произнесла:
– Я не собираюсь оправдываться. Ни перед тобой, ни перед твоими родственниками, ни перед этой сукой. У вас и без меня чудная компания. Сожалею, но мне она не интересна. Собирай и дальше всякую мерзость про меня, раз одного Мишутки недостаточно. Желаю удачных находок в увлекательных поисках. Пусти!
