Она вырвалась, но Георгий вскочил, схватив ее за плечи. На белом лице ярко сверкали больные глаза.
– Остановись! Куда ты?
– Уйди! Убери руки! – она резко развернулась в противоположную сторону. Но он опередил ее, преградив путь.
– Стой! Не уходи!
– Георгий, ты смешон. Пусти меня. Я не желаю тебя видеть. Но он не отступил, заговорив горячо и торопливо:
– Кать, не уходи. Не бросай меня. Ну, хочешь, убей! Я гад, скотина! Прости меня, любовь моя. Ты обязана простить, потому что еще никто не любил так, как я. Никто, Катя! Посмотри на меня! Я чудовище. Я ужасен. Черен! Внутри и снаружи. Что ты нашла во мне? Я не живу, когда не вижу тебя, я не верю, что ты… любишь.
Его трясло. Он стоял близко, держа ее за плечи, вонзив лихорадочный взгляд в сердитые серые глаза. Выглядел измученным, усталым, совсем больным. Голос дрожал и прерывался.
С неимоверным облегчением она почувствовала острый укол в сердце, и пронзительная жалость накрыла ее душной волной. Она простила ему все и сразу, едва услышав бешеный стук, рвущийся из его груди. Слезы впитывались в новый джемпер и портили обновку. «Ничего, брошу в машинку, будет, как новый…» – с трудом собирала она разбегающиеся мысли, погружаясь в негу примирения.
– А знаешь, что такое бред ревности? – вдруг спросил Георгий, оторвавшись от нее. – Что-нибудь слышала об этом? Читала, быть может?
– Ничего я не знаю. Не читала, не слышала, не имею представления. Зачем мне?
– И слава Богу, Катя. И не читай, не узнавай. Не надо тебе, – договорил он, снова прижав ее к себе.
– Гошка, ты ревнуешь, потому что не веришь мне. Ты удивительно глуп, Георгий. Надо же, дожить до глубокой старости и остаться таким глупым. Сколько можно повторять – мне нужен только ты! Я люблю тебя! Так за что же я все время получаю? То от твоего Мишки, теперь и от тебя.
– За что? – он вновь помрачнел. – За то, что ты молода и прекрасна, как майский сад, любимая. За то, что я не стою такого царского подарка. А что, по-твоему, я должен думать? Что я, старый хрен, потрепанный жизнью и многократным злостным невоздержанием, замеченный во всех смертных грехах и погрязший в них по макушку, и есть тот самый принц на белой лошадке? Рыцарь без страха и упрека? Я стар, болен и беден, Катя. Я не могу умчать тебя в тридевятое царство и осыпать сокровищами. Я все их давно промотал и растратил. Мне нечего предложить тебе, кроме моей любви…
– А мне ничего не надо, кроме твоей любви, Гошенька.
– Домик у моря… – продолжил он, не слыша ее, – стариковская мечта. Он не нужен тебе, этот маленький домик. И я тоже скоро перестану быть тебе нужен. Ты должна блистать и сверкать, покорять и восхищать, а не сидеть со мной в этом домике, уставившись в морскую даль…
– Хватит, остановись, прошу тебя, – она закрыла ему рот рукой. – Не хочу я никого покорять и не собираюсь ни перед кем блистать. Ты же знаешь меня, чувствуешь. Догадываюсь, откуда ветер. Ну, да Бог с ним, старым дураком. Ты – это все, что мне нужно. Я хочу одного – быть с тобой. И только с тобой! Всегда! Не знаю, как убедить тебя. Женись на мне поскорее, и все наладится. Жили же так Высоцкий с Влади, и мы сможем какое-то время. По крайней мере, ты успокоишься.
– Не говори глупости, – твердо сказал Георгий, отстранив ее от себя. – Ты не Марина, а я не Володя. Я никогда не буду спокоен, живя с тобой порознь.
– Почему? Чем я хуже? Почему Высоцкий доверял признанной красавице, звезде мирового кинематографа, а никому не известная Катя не достойна твоего доверия? – возмутилась она.
– Почему? А ты вспомни, что было в «Золотом колосе» в мой последний приезд перед еры… перед тем, как я пропал.
Катя напряженно вспоминала – что же такого особенного произошло в тот далекий мартовский день? Она помнила, что они долго гуляли по ВДНХ, замерзли, проголодались, зашли в ресторан пообедать. В дальнем конце пустынного зала за длинным столом сидела единственная компания. Гомон веселых голосов гулко отдавался под высокими сводами. Георгий занял столик подальше от шумного общества. Катя захотела курить и рылась в сумке в поисках зажигалки. Она держала в руке незажженную сигарету, недовольно оглядываясь по сторонам. Георгий пожал плечами.
– Ничем не могу помочь. Подожди официанта.
Вдруг он оживился и, задрав голову, стал смотреть в сторону веселого стола. Катя тоже обернулась. Мужчина, сидящий у самой стены, влез на уставленный закусками стол и шагал по нему прямо в ботинках под громкий смех и подбадривающие выкрики. Дойдя до конца стола, он спрыгнул и направился к ним, держа в руке горящую зажигалку. Катя заметила, как по мере его приближения каменеет Георгий. Подойдя к их столику, незнакомец склонился в глубоком поклоне и поднес ей огонь. Она прикурила, поблагодарив. Мужчина поклонился еще раз и вернулся к друзьям.
Георгий молча листал меню, пока не принесли заказ. Весь обед он был задумчив и неразговорчив, а она о чем-то оживленно болтала. Он вдруг прервал ее неожиданным вопросом «Если такое возможно, когда я рядом, что же творится здесь без меня?». Катя засмеялась «Страшные дела здесь творятся без тебя, Гошка».
Больше они не вспоминали о случае в ресторане. Казалось, Георгий забыл о нем, а Катя тем более. Все оставшееся до отъезда время ничего необычного в его поведении она не заметила. А сейчас он чуть было не проговорился о своих срывах, и причиной последнего, оказывается, был инцидент с зажигалкой. Катя растерялась. Что же это за срывы, после которых у него открываются язвы и обуревают черные мысли? Впервые она услышала о них, стоя под дверью бабы Зои. Спросить тогда, в чем они заключаются, было равносильно признанию в недостойном подслушивании, а теперь и подавно решиться на это она не могла. Георгий и так оказался излишне мнительным и подозрительным. А, узнав о розыскных действиях за его спиной, еще и уважать перестанет…
Надо набраться терпения и ждать, когда он окончательно уверится в ней. А пока жалеть, прощать, утешать, рассеивать подозрения, отвлекать от черных мыслей, лечить его язвы. И любить, любить, любить! Нежно, преданно, верно. Молодого и старого, веселого и грустного, здорового и больного. Самого лучшего. Самого удивительного. Самого-самого. Единственного. Любить! Пока бьется сердце, пока длится жизнь…
Глава 8. Достоевщина
В это лето Георгий больше не приезжал. Катя терпеливо ждала. Отдыхать не поехала, объяснив родителям, что возникли сложности на работе. Она надеялась, что Георгий объявится неожиданно, и хотя бы пару недель они отдохнут вместе. Но, кроме короткой открытки в августе с дурацким содержанием «Апельсины в бочках отгружены. Пейте яблочный сок», ничего больше не получила. Обратный адрес отсутствовал, штамп безнадежно смазан.
