– Всё это понятно. Более-менее. Хотя у меня голова кругом. Но ты вот что скажи: зачем надралась так? Могла бы просто приехать и мне всё рассказать. Так нет, надо было зачем-то убегать, бухать, скрываться. Я думал, ты серьезная и ответственная, а ты… – говорю Максим, и сам себе поражаюсь: стал такой рассудительный, тон появился назидательный. Моралист, ядрён батон! А сам-то похотью к сестре воспылал! Стыдобище! Кому расскажешь – на смех поднимут!
– Есть одна вещь, которую я тебе пока не могу сказать, – отвечает Максим.
– Что, еще одна семейная тайна? – восклицаю я.
– Не семейная. Моя личная.
– Если учесть, что ты моя сестра, то получается семейная.
– Нет, это имеет отношение только ко мне, – упорствует мажорка.
– Или ты мне говоришь, или я уезжаю домой. Раз уж начала, то рассказывай всё. Тем более ты мне должна.
– То есть?
– У меня уже несколько раз телефон вибрировал. Мы должны были сегодня предстать перед светлы очи моего… нашего папеньки. А сами это дело, как выясняется, благополучно пробухали. Так что мне придется ему врать и рассказывать, что ты якобы заболела, и я помогал – за таблетками бегал. Вместе с Костей.
– В этом случае он бы и сам удачно справился, – усмехается Максим.
– Ну, ты же мне, как выясняется, сестра. Вот я, узнав об этом, и вызвался помогать, – говорю ей. – Так что у тебя там приключилось?
– Я… влюбилась, – говорит Максим и опускает глаза.
– Да что ж такое-то! – вскакиваю я со стула. Хватаю сигарету, прикуриваю и начинаю нервно ходить по комнате от одной стены до другой. – То она сестра, то у неё жених, а теперь она влюбилась. Да в кого?!
– Ты его не знаешь.
Мажорка молчит. Я курю, замерев на месте. Ну ничего себе утро стрелецкой казни!
Глава 50
Если я стану так же много, как мажорка, курить и выпивать, то скоро превращусь… нет, не в нее. Она же все-таки намного симпатичнее меня. Женский алкоголизм не лечится. Но чтобы девушка превратилась в уродину, ей придётся долго стараться. Я же, начни пить, и довольно скоро… Какая же она красивая! Даже несмотря на загул! Так-так-так, Сашка. Прекращай. Это уже извращеньцием попахивает. Суиц… сент… да как же его, заразу?! Сын филологини, а слово из головы вылетело. На нервной почве, конечно. У меня лексический запас большой. Вспомнил! Инцест! Фу, гадость!
Но курить я не могу остановиться. И пить тоже, потому что наша с мажоркой душещипательная беседа явно продолжается. Хотя уже оба «тёпленькие», но теперь между нами, как выясняется, кровное родство, а значит можно бухать до посинения, не боясь, что проснешься в обнимку. Я смеюсь над своими мыслями, а самому не слишком приятно.
Столько мечтал, как сделаю Максим приятное! Как мы будем целоваться, лежать в позе 69 и орально ублажать друг друга, а потом…
– Жарко тут, – говорю я. – Воняет, как в ночлежке для бомжей. Давай окно открою?
– Пробовала, – отвечает мажорка. – Оно такое старое, что раму давно перекосило. Пойдем лучше на свежий воздух.
– А что люди подумают?
– Наплевать, – равнодушно сказала Максим. В её голосе тот задор, который ещё совсем недавно снова пробился, как луч солнца сквозь закрытое облаками небо, опять растворился в сигаретном дыму. Мажорка поднялась, покачиваясь немного, взяла стаканчики, бутылку. Я забрал несколько кусков хлеба и посудину с газировкой. Мы вышли, сели на крыльцо.
Погода была под стать настроению сестры. О! Я впервые так подумал о ней! Надо же… Словом, тучи, тучи. Хорошо, ветра не было сильного, иначе мы, распаренные алкоголем, простыли бы. Уселись, налили ещё граммов по сто. Теперь уже торопиться было некуда. К отцу окончательно опоздали, на телефонные звонки его я не ответил, да там пропущенных уже с десятка два, наверное.
Это мажорке хорошо – её выключенный смартфон остался в доме. Я видел сам – Максим, когда выходила, даже не посмотрела на него. Можете себе представить современного человека, который уходит, не интересуясь телефоном? То ли сила воли у неё железная, то ли… Скорее второе – ей просто сейчас на всё наплевать.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
– Так в кого ты там влюбилась, Максим? – спрашиваю. Хочу в конце добавить «сестрёнка», но звучит как-то… неубедительно, что ли. Люди вообще имеют свойство хорошие слова превращать в помойку. Вот было же классное слово – «товарищ». В царской России так называли заместителей. Товарищ министра путей сообщения, например. Красиво же, чем «первый зам». Потом пришли большевики, и сделали «товарищ» общеупотребительным. Потом это слово постарались позабыть, сделав всех дамами и господами.
А брат? Теперь некоторые друг друга так зовут перед тем, как в морду дать: «Братан, ты попутал?!» или «Эй, братишка, семки есть? А если найду?» А ещё эти гадкие «братец», «братуха», «братик» и прочие словечки. С сестрой не лучше. Нет, все-таки зря мама привила мне любовь к русской словесности. Жил бы проще, а теперь мучаюсь вот.
– Ты его не знаешь, – отвечает Максим на мой вопрос, куря уже не знаю какую по счету сигарету. Раком легких заболеть она не страшится.
– Вот уж нет, так не пойдет, – говорю. – Сказала «А», говори и «Б», иначе к чему всё это?
– Что это?
– Твое признание, что мы родня? – спрашиваю. – Молчала бы тогда, и я неизвестно когда бы потом узнал, и не от тебя наверняка. Но раз взяла на себя такую ответственность, продолжай.
– Кто бы про ответственность говорил, мальчишка, – ухмыляется Максим. – Кто напился на юбилее отца?
– «Дела давно минувших дней, преданья старины глубокой», – цитирую в ответ. – Ну, будешь говорить, или мне вызвать такси и отправиться следом за Костей?
– Зачем за ним? – вскидывает голову Максим, в глазах вижу подозрение.
– Образное выражение.
Мажорка тут же успокаивается. Надо же, мнительная какая стала!
– Ладно. Скажу. Но только тебе одному. И если разболтаешь…
– Знаю-знаю, набьешь мне морду, – спешу подсказать.
– И зубы раскрошу, – добавляет мажорка.
– Хорошо. Договорились, – слушать дальше эти пугалки не хочу.
– Его зовут Лёша, он… помощник твоего отца.
– Лёша… Лёша… Подожди-ка… – пытаюсь вспомнить, в голове вихрь из лиц, имен и должностей. – Это такой… Твоего роста примерно, только более худой, субтильный блондин с голубыми глазами? Безупречно одетый и жутко вежливый?
– Да, – кивает Максим обреченно.
– Как же тебя так угораздило-то? – участливо спрашиваю.
– Если бы я только знала, – отвечает мажорка и вздыхает. – У меня ведь это впервые, понимаешь? Мне казалось до знакомства с ним, что мне нравятся мужчины другого типажа. У меня же есть Костя, в конце концов. Мы собираемся пожениться. Всё хорошо, спокойно. И тут вдруг… как граната в голове взорвалась. Да весь мозг нашинковала осколками. И в каждом – мысль о нем.
– Я знаю, о чем ты говоришь, – тихо ответил я.
– Да? – заинтересованно посмотрела мне в глаза мажорка. – Откуда? Ты же вроде не из этих? У тебя же девушка есть, Лиза, кажется.
– Из каких ещё из этих? – спрашиваю я, игнорируя вопрос о Лизе. Что проку её вспоминать? Она есть, а словно бы и нет в моей жизни.
– Ну, синонимов много, – горько усмехается Максим. – Тебе приличные назвать или как?
– Всякие.
– Содомиты, голубые и прочие.
– Мерзость какая, – говорю я. – Знаешь, Максим… Это больно осознавать. Горько, неправильно. Тем более говорить тебе такое. Но раз уж у нас с тобой такой откровенный разговор, то признаюсь: вот те чувства, которые ты испытываешь к тому парню, Алексею, у меня… эх! Были к тебе.
– Да ладно? – глаза мажорки становятся огромными.
– Правда, не вру, – киваю я. – В тот самый вечер, когда впервые увидел тебя на юбилее отца. Потому и напился. У меня буквально снесло крышу. Не думал, что девушка может на меня так подействовать.
– Как же ты…
– Теперь? Всё в порядке… сестрёнка, – улыбаюсь и мягко хлопаю Максим по плечу, она вздрагивает. – То есть у меня, конечно, переоценка ценностей в мозгу продолжается. Ну, знаешь, это как убираться после цунами: все перевернуто с ног на голову и разбросано по берегу. Но зато все живы.
