– Потому что вы – правы, очевидно, – вырвалось у меня.
Он кивнул, то ли одобряя, то ли подтверждая.
– Я, конечно, не говорю, что так происходит всегда и во всем. Но, пытаясь в своих реакциях и чувствах соответствовать чужой этике, вы каждый раз отрезаете кусок от своей собственной жизни.
– Понимаю. – В носу снова защекотало, и сами собой набежали непрошеные слезы. – Но я боюсь быть собой.
– А чего вы боитесь?
– Боюсь… – Я обвела комнату глазами, пытаясь найти ответ. Но он, конечно же, лежал на поверхности, уже поднятый оттуда волной страха. – Я боюсь, что меня не будут любить.
Стыд накрыл меня с головой: я почувствовала, что даже уши загорелись после этой фразы. Господи, какое убожество – взрослая, успешная женщина сидит и хнычет как брошенный ребенок, скулит о страхе потерять любовь!
Но Алексей смотрел без улыбки – понимающе и серьезно, словно я сказала не бог весть какую глупость, а вполне существенный довод.
– То есть вы боитесь, что если всегда будете такой, какая есть, то вас перестанут любить?
– Да…
– Я могу усугубить ваши страхи. Да, если вы станете в полной мере собой, отношение людей к вам действительно изменится. Они же привыкли видеть вас другой. Скорее всего, кто-то окажется разочарован, а кто-то не захочет иметь с вами дела. Вам нужно знать о такой вероятности. Но хотите ли вы прожить не свою жизнь? Ее осталось не так много, возможно, меньше, чем вам кажется. Вот, к слову, мы с вами сейчас находимся не в самом безопасном районе Москвы. Вы можете пойти домой и по дороге попасть под руку каким-нибудь ублюдкам. О чем вы будете думать, подыхая под забором сегодня вечером? О чем пожалеете? О том, что не все называли вас хорошей девочкой и гладили по голове? Или о том, что вы не сделали того, к чему вас толкали ваши желания? Умирая под забором сейчас – в двадцать восемь лет, – вы будете думать об общественной морали и социальных ценностях? Или о том, как на это посмотрят ваши родители? Или вы прикусите язык от досады за потраченное зря время? А я еще раз скажу вам: время, уходящее на попытки угодить другим людям, – это время, выброшенное в мусорное ведро. Вы обращаетесь со своей жизнью как с мусором, который ничего не стоит! Вы швыряетесь годами вашей жизни как ошметками и огрызками!
– Хватит! – выкрикнула я и заткнула уши. – Хватит, пожалуйста! Дайте мне вздохнуть!
Он замолчал, и некоторое время я молча слушала, как мое сердце колотится, требуя выхода.
– О чем вы сейчас думаете? – спросил Алексей, когда я подняла глаза.
– Не думаю, а слушаю своего критика, – я махнула рукой в сторону, где на широком подлокотнике кресла, не сняв ботинок и лоснящегося пиджака, восседал мой зануда.
– Ого! И что же он говорит на этот раз?
– На этот раз он критикует меня за то, что я – ничтожество, потерявшее треть своей жизни. Он цитирует ваши слова. – Я глянула на Алексея.
– Да он же лгун! – Алексей, округлив глаза, уставился прямо на моего критика, так что тот от неожиданности умолк и даже сжался.
– Неужели вы не видите, что он лжет? – Алексей, казалось, вполне искренне возмутился: повысил голос и даже привстал. – Посмотрите, как быстро он поменял позицию! Он же еще полчаса назад предъявлял вам совсем другие обвинения! А теперь переметнулся в противоположный лагерь! Лгун, лицемер! Видите?
Я кивнула, чувствуя себя ребенком, которого старший брат спасает от хулиганов. Я уже забыла о прежних обвинениях критика. А ведь верно – этот хитрец вовремя сменил песню…
– Но мы его разоблачили! – Алексей смотрел именно туда, где с хмурым видом рассматривал грязные манжеты Критик, делая вид, что данная фраза к нему не относится.
– Теперь-то вы видите, что он собой представляет? – спросил Алексей. – Это ничтожество, у которого нет своего мнения. Все, что он может, – перепевать чужие слова, способные уязвить вас. Это даже невозможно называть критикой. Предлагаю вам гнать его взашей!
Я снова кивнула. Мне вспомнился один из последних моих разговоров с Анечкой.
– Я все время боюсь, что мои наблюдения о жизни – это ни о чем, – рассуждала она в своем блоге. – И они ни для кого не представляют никакого интереса. И что в этом нет никакой «морали», ничего такого, о чем бы стоило написать. Ничего я этим не скажу, и все такое…
– Ну, могу тебя успокоить, – отвечала я, усмехаясь, – что бы я ни писала – мысли приходят в голову примерно те же. Все критики мира говорят на одном языке!
А ведь верно, подумалось мне: все критики нашего внутреннего мира говорят на одном языке и повторяют одни и те же слова, один и тот же убогий и довольно жалкий набор.
Каким бы творчеством ни занимался человек – литературой, поэзией, музыкой, рисованием, тренингами, – гнусавый внутренний голосок заводит: «Ты не создаешь ничего нового. Все это было до тебя и было лучше… никакой идеи, никакой морали… бессмысленная трата времени и ресурсов – побереги их лучше на мытье посуды и более полезные для жизни вещи… дома под кроватью слой пыли, а ты воображаешь себя творческой личностью. И в итоге ты недостаточно хороша (умна/талантлива/самобытна) для этого!»
Вечный набор слов с небольшими вариациями…
При том, что настоящая критика – та, что имеет отношение к нашему творчеству, – не может быть безликой и абстрактной. Нет двух одинаковых рассказов, мелодий, картин – как нет двух идентичных людей. А вот идентичной критики сколько угодно.
…Я так и вижу его – представителя серого племени: маленький и сутулый человечек в лоснящемся костюмчике и галстуке, свисающем вялым языком. Он сидит на левом плече – незадавшийся чертяка – и гундит, то и дело поправляя очки.
Бесполезно затыкать ему рот. Бессмысленно затыкать себе уши. По крайней мере, для меня.
Но если прислушаться внимательнее – не вовлечься, а именно прислушаться, станет очевидно, что ни одной своей мысли у этого уродца нет. Все, что он может, – это повторять чушь, унаследованную от тех ничтожностей, что всю жизнь стоят в очереди за талантом.
«Пусть гундит, – решила я. – А я буду писать. И петь. И делать».
Майская встреча клуба
При входе в Асину квартиру нас встретил агитационный плакат в лучших традициях советской пропаганды. Ася булавками пришпилила его к шторе, и теперь он заслонял собой вход в гостиную, где обычно и проходили собрания нашего клуба.
«Что ты сделала, чтобы стать роскошной женщиной?!» – гласила надпись, идущая поперек бедер сногсшибательной шатенки с умным укоризненным взглядом. Одетая в ярко-алое платье, она смотрела нам в глаза, сложив на груди изящные загорелые руки, и призывала к ответу. Мы не знали, с какого рекламного плаката перекочевала она в этот коридор. Но эффект был надлежащий: мы почувствовали себя нерадивыми ученицами Золотой тетради.
