Я пожал плечами.
— Может быть, время?
Так не хотелось нарушать спокойствие, всего пару минут назад окутывающее комнату. Почему-то я разозлился и, как водится, из принципа, решил, что я прав.
— Может быть, и не хочу. Солнце, я вообще не понимаю, в чем проблема? Почему так принципиально важно быть со мной наедине в день влюбленных? Это даже не наш праздник. Молодежь бегает по улицам, в эйфории раздаривая друг другу цветочки и сердечки просто потому что так сейчас модно. Но я не вижу смысла заключать любовь в один день календаря. Не вижу. Любовь не должна подчиняться датам. Пресловутые сердечки можно дарить независимо от дней недели. Так почему именно этот день?
Аленка села на кровати, закутавшись в одеяло. Отстранилась.
— А если я скажу, что это важно для меня? — спросила она тихо, а я снова прозевал нотки зарождающейся злости в ее голосе, — почему бы тебе не сделать что-то лично для меня? Просто так, не ударяясь в размышления и не приводя миллион доводов. Так, как ты делал это раньше.
— Ну, я и сейчас…
— Так сделай, — шепнула она, — не надо мне говорить, что у тебя работа, что есть какие-то обязательства, какие-то нормы, что ты не можешь отчего-то отказаться и чего-то не достичь. Просто сделай то, что считаешь нужным. Сделай для меня или, может, ради меня.
— Я не понимаю, — осторожно произнес я, — из-за чего ты сейчас разозлилась.
— Из-за того, что кое-кто уделяет слишком много времени работе, — отозвалась Аленка, — давай сейчас встанем, оденемся и заберемся на крышу, а? Я на крышке этого дома ни разу не была. У Археолога мы всю облазили, а тут нет.
— Три час ночи, — буркнул я, — если ты хочешь пойти гулять только из-за чувства, будто я тебя бросил, то это глупо. Можем, конечно, сходить.
— Вот об этом я и говорю, — перебила Аленка, — раньше три часа ночи тебя не останавливали.
— Раньше я мог прийти на работу не выспавшимся и завалиться спать прямо на прилавке, пока нет посетителей. А сейчас…
— Сейчас, Фил, ты можешь отключить телефон и спать, сколько тебе влезет, потому что люди, которые в тебе нуждаются, подождут. Об этом я и говорю.
— Надоела со своими «об этом я и говорю», — вспыхнул я, — причем здесь все это?
Аленка вскочила с кровати, стянув следом и одеяло. Отвернулась, подошла к окну и несколько секунд стояла, откинув занавеску, разглядывала улицу. Неяркий свет уличных фонарей мутными линиями очерчивал контуры ее тела.
— Я тебе уже совсем-совсем надоела, — произнесла она тихо.
— Не говори глупостей, — проворчал я. В своей неправоте я противоречиво решил, будто можно решить спор ворчанием. Сделать вид, как я недоволен. Мне не хотелось вставать с кровати и тем более не хотелось ругаться, и я продолжал лежать, хотя, наверное, стоило бы вскочить, обнять ее, мое солнце, попросит прощения, согласиться на все, пообещать возможное и невозможное — ведь только так иногда можно спасти любовь. А я лежал.
— Никогда не умела говорить глупостей, — заявила она, не поворачиваясь, — я говорю то, что думаю, Фил. Если тебе что-то не нравится, мог бы сказать мне это раньше.
— Зачем ты завела весь этот разговор? Почему нельзя просто сходить на корпоратив со мной, сфотографироваться, выпить шампанского, поболтать с интересными людьми, а потом отправиться вдвоем домой? Почему надо все усложнять?
— Потому что ты меня совсем не слышишь, Фил, — сказала Аленка, — ты не слышишь, что я хочу тебе сказать. Ты считаешь, что мое желание ничто по сравнению с твоим желанием. Ты хочешь сделать так, как считаешь нужным, не слушая меня. И когда же я упустила тот момент, когда ты превратился в эгоиста?
— Я не эгоист.
— Неужели? — она обернулась. На ее губах играла снисходительная улыбка. Она презирала меня сейчас. Презирала так, что мир вокруг должен был рухнуть под невероятным давлением презрения, погрузиться в темноту, завалить меня камнями, разорвать в клочья потоками горячего ветра.
— Неужели ты не эгоист, Фил? Может быть, ты не был эгоистом год или два назад, но сейчас, извини меня, в тебе не осталось ни капли от тебя же прошлого. Где ты потерялся, Фил? Где ты остановился, когда время текло дальше? Куда ты пропал? С какого момента? Когда ты перестал брать в расчет других людей? Когда переехал в эту квартиру, не посоветовавшись с человеком, которого якобы любишь? Или когда перестал фотографировать для людей и стал фотографировать для журналов? Может быть, когда перестал гулять по крышам и наблюдать за закатом? Когда ты понимал голову к небу, Фил?
— При чем здесь эгоизм? — растерялся я. — Аленка, пойми, что дело в работе, а не в эгоизме. Карьерный рост, желание достичь чего-то в жизни — разве это плохо? Разве недостаточно для того, чтобы куда-то стремиться? Я не иду по головам, никого не убиваю, ни с кем не сплю. Так почему ты считаешь, что это эгоизм?
— Ты перестал слушать меня.
— Извини, заработался.
— Ты перестал со мной советоваться. Когда мы в последний раз что-то обсуждали?
— А-а-а. Ты злишься на меня за то, что я переехал в эту квартиру. Черт возьми, Аленка, но это же чистейший бред! Ну, хочешь, переедем куда-нибудь в другое место. Подыщем квартиру, какая нравится тебе. Разве это проблема?
— А тебе не кажется, что уже поздно? — отозвалась она. — Полгода прошло. Ты стал другим человеком. Каким-то совершенно другим…
— Аленка…
Она медленно прошла вдоль комнаты и присела на краешек кровати. Одеяло сползло с ее плеч. Я поднялся, чтобы обнять ее и тем самым оборвать этот странный и страшный спор, но Аленка отстранилась, покачав головой.
— Не сейчас, Фил, — сказала она, — мне надо все обдумать.
— Я не могу понять…
— Да и не надо понимать, Фил. Не надо, слышишь? Может быть, ты и прав. А, может, права я. Сейчас неважно. Я никогда не думала, что мы с тобой когда-нибудь не сможем понять друг друга, но вот это произошло, я злюсь, не могу понять, как быть и что делать. Может быть, утром станет все ясно?
— Да. Давай подождем до утра, — с дрожью в голосе ухватился я за предложение, словно за последнюю хрупкую соломинку, — подумаем каждый… о своем…
Аленка вздохнула:
— Вот она, депрессия. Подкрадывается незаметно, сжирает эмоции, наполняет серостью. Всегда мечтала сфотографировать депрессию. Этакий серый туман и черные кляксы вокруг. Не знаю, почему именно так, но представляю.
Она забралась на кровать с ногами, обхватила голые колени. Я осторожно придвинулся, провел пальцами по выпирающим позвонкам на обнаженной спине. Кожа Аленки покрылась мелкими мурашками.
— Ты извини меня, — прошептала она, не поворачивая головы, — несу всякую чушь. Хочешь сходить на корпоратив — пойдем. Ничего страшного в этом нет. Это же важно для тебя?
— В какой-то мере, да, — отозвался я, — но если хочешь, не пойдем.
— Тогда не стоило и ругаться, — она легла, укутавшись в одеяло, свернулась клубочком на своей половине кровати, выставив наружу кончик носика. — Фил, прости меня, слышишь!
— Было бы за что, — я тоже забрался под одеяло и крепко обнял ее, — ты тоже меня прости. Никуда мы не пойдем. Не надо.
Мы лежали без движения еще очень долго. Не засыпая, каждый размышлял о чем-то своем. За окном начало светлеть, прежде чем я впал в легкую полудрему.
Конечно, мы пошли на корпоратив. В тот злосчастный день влюбленных, когда мир вокруг, казалось, сошел с ума в очередной волне любовной лихорадки. Я оказался в центре внимания многих СМИ, светился улыбкой на обложках многих журналов, говорил в записи на десятках радиостанций, поздравляя россиян с праздником всех влюбленных — в тот год особенно заметным благодаря моим фотографиям. Только сам я как-то не очень радовался происходящему. Наверное, права была Аленка, предложившая провести праздник вдвоем. Потому что быть в центре внимания, когда хочется расслабиться — это чертовски сложно.
Корпоратив и без меня захлебывался шумом и весельем, запахами разлитого шампанского, горячих блюд, дорогих духов и мокрых волос. В тяжелых звуках ди-джейского бита расслышать что-либо было практически невозможно. Вокруг танцевали, веселились, заигрывали, перекусывали и суетились. Ко мне подходили, чтобы пожать руку, чтобы обняться, чтобы сфотографироваться, чтобы выразить свою признательность и уважение, чтобы просто познакомить меня со своими знакомыми или познакомить их со мной, чтобы те запомнили и гордились. Шумный, галдящий, пропитанный тягучими запахами праздника люд вокруг представился мне сборищем средневековых варваров, отмечающих очередное завоевание очередной безликой земли. Наверное, много веков назад толпы вояк точно также собирались под натянутыми шатрами, трубили в трубы, орали до хрипоты песни, кидались друг в друга плохо прожаренным на костре мясом, горланили хвалу царю или императору (или, кто там у них был еще), танцевали, лапали баб и ходили выяснять отношения куда-нибудь в темноту, где цвет крови точно такой же, как и цвет родниковой воды. А я у них был человеком, предсказавшим победу. Этаким кудесником, который и принес им праздник, хотя, по сути, ничего не сделал, разве что раструбил на каждом углу, что, мол, придем на эти земли и завоюем их безо всяких проблем. В моем конкретном случае — плодородные земли любви…
