парень — Степка, с таким можно дружить! Он с малых лет знает горе и нужду, от души жалеет тех, кто обездолен или попал в беду. После смерти отца, мне больше, чем прежде, нужна дружеская поддержка, доброе, участливое слово. Как вспомню, что есть на свете такие хорошие ребята, как мой друг Степка, так теплее делается на сердце.
На краю своей деревни мы увидели, что от избы к избе бегает с батогом в руке Елеська, сгорбленный сивобородый старичок. Подойдет к избе, постучит палкой по раме окна и что-то прокричит. Увидев меня, он сказал:
— Что это у тебя никого дома нету? Стучу-стучу — никто не отзывается. На сельский сход людей собираю. Из волости барин приехал, говорить с мужиками хочет. Приходи к вечеру в караулку.
— Мать придет, — ответил я. — Какой я хозяин?
— Ты — единственный мужик в доме, — наставительно сказал старик. — Мужика сам царь высоко ставит, потому и землю мужику дает, а бабе — нет! Так что ты, считай, теперь сравнялся с нами, взрослыми мужиками.
Мать тоже решила, что на сход должен пойти я. Возясь в сенях с кадушками и корчагами, она сказала:
— Ты уже большой вырос, знаешь грамоту, скажут там что-нибудь, сразу поймешь. Где уж мне, темной бабе, в мирских делах разбираться… Ступай, пусть все видят, что ты хоть и невелик годами, а все-таки мужик.
Вечером я надел свой заплатанный кафтан и степенно пошагал к караулке, прихватив с собой для храбрости Степку.
Караулка стоит за рекой, на верхнем конце деревни, который исстари зовется Мамий урем, то есть улица Мамия. Когда-то здесь жил-богатый и жадный старик Мамий, который держал в своих руках пол-деревни, что твой помещик.
Караулка — небольшая приземистая изба. У ее настежь распахнутых дверей уже собрался народ. Внутрь никто не заходит, расположились кто где — на крылечке, на завалинке, просто на траве. Старики, одетые в старинные белые кафтаны, стоят, подпираясь батогами. Люди негромко переговариваются между собой.
Смотрю, здесь собрались не только наши, деревенские, пришли мужики из соседних Абленкина, Мустаева и Тоски.
На куче бревен, сложенных возле караулки расположился Степан Иванович, наш учитель. Рядом с ним примостился старший Степкин брат Андриян. Тут же и мой брат Иван. На нем оборчатый кафтан, на ногах новые, ненадеванные онучи и такие же лапти.
Дед Елеська, усевшийся на траве со скрещенными ногами, говорит словоохотливо, обращаясь сразу ко всем:
— Три раза ездили за ним на Епифанову ферму, да, вишь, все занят был. Теперь, как стало ему посвободнее, он и приехал, — старик кивнул на караулку.
— Хороший он человек, и умница большая, — сказал Степан Иванович. — Главное, дело свое любит и хочет, чтобы каждый мужик жил в достатке.
— Он научит нас тому, что в книгах вычитал, — добавил Иван: — как лучше пахать, как сеять, как скот содержать. Чтобы все делать не как-нибудь, а по науке. Если хочешь жить зажиточно, надо слушать, что умные люди советуют.
— Хочешь! Мало ли, что ты захочешь! — хмуро перебил его горбатый мужик из Мустаева. — Я вот, может, хочу каждый день блины с маслом лопать. Только никогда этого не будет, чтобы у людей был одинаковый достаток. Пальцы на руке — и то разные.
— Какой уж тут достаток! — сказал Андриян Руш. — Не до жиру, быть бы живу. Поучили бы нас, как на малом клочке нашей тощей землицы свести концы с концами, и то бы спасибо.
Из разговора мужиков я понял, что они ждут какого-то человека с Епифаньевской фермы, расположенной в нашем волостном селе. Это показательная ферма земства. Ее основателем был Епифаний Гусев, страстный пчеловод и садовод. На всю Россию прославился этот энтузиаст ульями своей системы, и хотя он давно умер, его имя сохранилось в названии фермы, известной на всю Вятскую губернию.
Мужики еще долго спорили бы, но тут в дверях караулки показался рослый черноусый мариец в вытертом солдатском мундире с медными пуговицами — Алексей Казанцев. Вместе с ним на крыльцо вышел староста и незнакомый мне русский.
Все разговоры смолкли, и староста объявил, что сход собран по очень важному делу: разговор пойдет о том, как надо обрабатывать землю.
Мне стало смешно. Да у нас про это знает любой сопливый мальчишка. С малых лет он видит, как отец пашет сохой, боронит и кидает в борозды семена, черпая из лукошка полными горстями. Знает он и то, что именно посеяно на том или ином клочке земли. Спутать трудно: кроме ржи, овса, гречихи и гороха у нас ничего не высеивалось. Правда, на задах, за гумнами, сеяли еще коноплю. Но это считалось чуть ли не огородом.
— Вот, пусть Алексей скажет, — кивнул староста на отставного подпрапорщика. — Он мужик бывалый, он и агронома с Епифаньевской фермы привез.
Алексей шагнул немного в сторону, чтобы мужикам был лучше виден стоявший рядом с ним агроном.
— Вот, мужики, Алексей Агафонович Заболотский. Он человек ученый, дело свое знает хорошо. Мы тут кое с кем из вас уже додумались до того, что надо бы перейти с трехполья на многополье, тогда и урожайность повысилась бы. Еще хорошо бы совместно купить машину. Вот пусть он нам и расскажет, как лучше приступить к такому делу.
Мужики молча и согласно закивали головами, мол, отчего не послушать, пусть говорит.
Агроном, высокий, еще нестарый мужчина с рыжеватой бородкой, был одет в поддевку, на ногах блестели начищенные сапоги. Он приветливо оглядел мужиков и заговорил чуть глуховатым голосом, выговаривая слова на вятский манер.
Он говорил о том, что пора переходить от трехполья к девятиполью, о том, что необходимо сеять клевер, мол, это даст большую экономическую выгоду, потому что клевер — это прекрасный корм для скота, и деньги на обзаведение машиной. А машину купить необходимо, надо собрать деньги со всех жителей деревни. Вообще, если взяться всем миром, дружно, то многое можно сделать, было бы желание.
Русскую речь агронома Алексей Казанцев тут же пересказывал мужикам по-марийски, кое-что добавлял от себя, приводил конкретные примеры из быта своей деревни.
— Вот мы, мужики, никак концы с концами не сведем, — возбужденно говорил он, — а взять хотя бы Данию. Там земледельцы давно перешли на многополье, сеют клевер, разумно ухаживают за скотом, используют машины — вот и гребут деньги лопатой, всю Европу снабжают своим сыром-маслом.
Но тут его перебил дед Елеська:
— Скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается. Что толковать: и от девяти полей я бы не отказался, и машина пусть бы за меня работала, только откуда они у меня возьмутся, эти поля? И машину купить — карман у
