class="p1">— Мне бы книгу за копейку…
— «Япанча» — хорошая книга, отдам за семишник, — сказал торговец. — «Бова» и «Еруслан» тоже идут по две копейки, а за «Разбойников» прошу пятак. А за копейку вот, бери про ломанный нос. Хоть и без картинка, а все равно буквами написано.
— Уж лучше бы что-нибудь для хозяйства, — проворчал отец, но книжку купить разрешил.
Когда мы возвращались домой, то как будто и солнце сияло веселее, и лес шумел приветливее. Словно они знали, что я купил редкостную в нашей деревне вещь.
Я шел, чуть отстав от отца, и на ходу бережно перелистывал страницы книги, и в душе радостно пело: «Книжка! У меня есть книжка!»
Тогда я еще не мог знать, что разносчик-татарин торговал немудрящими книжонками. Мелких коробейников, вроде него, обеспечивал лубочной дешевой литературой предприимчивый яранский купец Федор Рощин, сумевший взять в свои руки торговлю массовой книгой во всей Вятской губернии. За редким исключением, разносчики торговали книгами, которые не пользовались спросом в больших городах, зато в глухомани нарасхват шли наспех сочиненные повести и рассказы… Но мне повезло. Я купил… Это была популярная биография М. В. Ломоносова, изданная Санкт-Петербургским обществом грамотности.
Дома я сразу же залез на печку, улегся на пропахший пылью рваный войлок и принялся читать свою книгу.
Перед моими глазами — далекое студеное море, по синим волнам плывет рыбачья лодка, и в ней двое рыбаков: отец с сыном-малолетком. Значит, вместе они трудятся, вроде как бы я с отцом.
Нахмурилось лицо старшего рыбака, он раздумывает о том, как добыть хлеб насущный, а сын озабочен иным. «Учиться, учиться охота…» — думает он.
Я жмусь к теплой печной трубе и читаю, читаю…
Простой крестьянский парень стал большим ученым, сам писал книги. Я размечтался о том, как подобно Ломоносову пойду учиться в большой город, но тут из мира светлых мечтаний мне пришлось возвратиться в нашу курную избу.
— Опять в книжку уткнулся! — послышался недовольный голос отца. — Не маленький уж. Беги на гумно за соломой.
Пока я слезал с печи, отец раздраженно ворчал:
— Еще увижу, что балуешься с книгой — выдеру. Хватит и того, что ходишь в школу!..
Но однажды зимним вечером, когда за окном гудела вьюга, отец вдруг спросил:
— Ну, что ты вычитал в своей книге? Расскажи-ка.
Я, удивленный его вопросом, достал с печки книгу и стал громко читать. Читал я по-русски, потом пересказывал отцу по-марийски. Отец слушал внимательно, он даже отложил в сторону принесенный для починки хомут.
Когда я кончил, отец задумался и нахмурил брови.
— Так-то, сынок… Учение, конечно, хорошее дело. Думаешь, я тебе не желаю добра? Не хочу, чтобы ты стал человеком? Но до учения ли при нашей нужде? Бедность дышать не дает. Иной раз, кажется, бросил бы все и ушел, куда глаза глядят. — Он положил руку мне на голову. — Думаешь, я тебя не люблю? Люблю, дармоед ты мой. А бью от горя. При такой нужде и овца станет кусаться не хуже волка. Был бы я богат, ничего не пожалел бы для твоего учения. Да только — пусто в кармане.
— Отец, ведь бывает, что и бедные становятся учеными, — робко возразил я.
— Может, и бывают, только в наших краях я таких не видел, — ответил отец. — Старайся, авось выучишься…
И я старался. До полуночи сидел у чадной лучины, готовя уроки.
От дочерей, не имевших надела, отца избавила сама жизнь: Сепаш и Варвай вышли замуж, Марпа, которая была года на два старше меня, умерла: ее искусали пчелы. Когда ее хоронили, мне, помнится, было лет шесть.
Ивану за то, что он учился на стороне и не платил податей, тоже не полагалось надела. Так что у отца на всю семью было земли всего на полторы души: меня, школьника, не считали за целого человека. С этой малости мы кое-как и кормились. Тут еще случилась беда: под новый год у отца сгорел овин с рожью.
Овин этот был старый, полуобвалившийся, достался нам еще от прадедов, чуть ли ни от самого Басы. В нем не было ни печной трубы, ни дымохода. Дым из печи выходил прямо в яму, а оттуда клубами поднимался к отверстию в крыше. В яму, куда был опущен сруб, ставили для просушки на жерди снопы, колосьями вверх. Между печью и снопами около аршина пустого пространства. Но трудно уберечься от случайной искры…
В тот раз отец заложил для просушки три сотни снопов. Да целый воз был сложен снаружи, у овина. Утром, на зорьке, отец пошел проверить, как сохнут снопы. И до гумна не дошел, видит: над крышей овина клубится дым…
Отец зашатался от горя. Хотел кричать, голосу не стало. Кинулся было к соседям, но не пройдя и десяти шагов, увяз в глубоком снегу. Еле выбрался, а по деревне уже бежит с криком народ: там тоже заметили пожар.
Иван, как был в подштанниках, так и прибежал к горящему овину. Я тоже вскочил с постели, накинул полушубок и побежал на пожар. Вижу, овин пылает, в огне что-то трещит, словно ломаются жерди, вокруг суетятся соседи. Но делать им, в сущности, было уже нечего: овин сгорел.
Счастье, что стог, поставленный неподалеку, у ельника, не пострадал от огня. Этого хлеба нам хватило до весны. Потом отец продал старое кудо и двухэтажную клеть, на вырученные деньги купил ржаной муки.
Весной отец совсем занемог. Он не в силах был ни управляться по хозяйству, ни даже плести лаптей.
Вскоре после пасхи Иван женился. Свадьба была не многолюдной, но прошла шумно. Отец еле держался на ногах, но перед гостями показал себя радушным хозяином.
Иван, женившись, сразу же пожелал отделиться. То ли его молодухе хотелось стать самостоятельной хозяйкой, то ли он надеялся получить себе земельный надел. Как только зазеленела первая травка, Иван перевез за реку бревна, что лежали у нас за баней, и стал строить дом. Устин все-таки развязал мошну и одолжил ему денег на строительство, должно быть, наш богатый зять побоялся людских пересудов.
Между тем отцу становилось все хуже и хуже. Он совсем слег и неделями не поднимался с постели. Наконец, Иван привез к нему доктора из Сернура. Тот осмотрел больного и сказал Ивану, что положение отца безнадежное: у него чахотка в последней стадии.
Его слова брат по-марийски пересказал матери, но та никак не хотела поверить доктору.
— Нет, нет! — твердила она. — Никита еще поживет. Мне недавно гадалка сказывала, что он проживет еще двадцать лет…
Мать собралась и пошла в соседнюю деревню, где
