тонконогими лошадьми, везли странно одетых господ. Вокруг росли деревья, каких я никогда не видел в нашем краю. «Вот бы мне такую книжку!» — с завистью думал я.
У меня была только одна собственная книжка: школьный учебник, который я давно прочел от корки до корки. Не было в нашем доме и никаких картинок, кроме наклеенных на стенку конфетных оберток. Конфет мы никогда не покупали, обертки доставались мне от парней, которые покупали угощение для девок.
Вдруг над моим ухом раздался сердитый окрик отца:
— Вот дармоед! Лаптя толком сплести не может!
Занятый своими мыслями, я не заметил, как лапоть у меня получился кривой, совсем, как наш сосед дядя Ефим, который еще в детстве вывихнул шею.
Я заплакал. Но отец вскоре забыл и про меня и про мой лапоть. Он ни с того ни с сего накинулся на мать, потом принялся проклинать деревенских мироедов:
— Забрали себе лучшую землю, ироды! Небось, себе не взяли глинистую горушку — мне подсунули.
— Куда ж ты глядел? — упрекнула мать.
Отец только рукой махнул:
— Где там было разглядывать! Что дают, то и бери. Такая уж наша бедняцкая доля.
В пятницу утром целая связка золотисто-желтых лаптей лежала в углу у двери. Мой кривой лапоть лежал тут же.
За окошком еле брезжил начинающийся день. Мы с отцом собирались на базар. Отец покосился на кривой лапоть и улыбнулся:
— Если продашь своего урода — купишь на эти деньги, что захочешь.
Он взвалил на плечи тяжелую связку, и мы тронулись в путь.
Я шел за отцом и мечтал о разных заманчивых вещах, которыми обыкновенно бывают полны праздничные базары. «Хорошо бы купить пряников, — подумал я, — а еще лучше — свистульку!»
В мечтах я уже представлял себя с раскрашенной глиняной свистулькой в руках. Вот иду по деревне, насвистываю мотивы разных песен и чувствую на себе завистливые взгляды мальчишек.
Вскоре нас обогнала подвода. На санях, груженых разным товаром, какими-то кадушками и бочонками, сидел рыжий детина в оборчатой шубе. Он с равнодушным застывшим лицом наигрывал на гармони мотив кичминских частушек.
Я зачарованно пошел за санями. Не новая богатая шуба и не блестящие сапоги парня привлекли меня, я не спускал глаз с гармони, с ее цветных мехов и блестящих колокольчиков.
— Эй, куда ты? — вдруг послышался окрик отца.
Нехотя отстал я от саней с гармонистом…
Разный народ двигался по дороге на базар.
В ярких кумачовых платках, громко переговариваясь, шли веселые русские бабы, степенно шагали марийки в белых кафтанах, подпоясанных кушаками, расшитыми разноцветными нитками. На одних санях блестели горшки, на других горой навалена сушеная рыба или мочало. Стуча клюками по мерзлой дороге, плелись нищие.
Смуглый, словно закопченный, цыган вел гремящего цепью медведя.
В другой раз я несколько верст бежал бы за медведем, но тут даже медведь не заинтересовал меня: в ушах раздавались звуки гармони, перед глазами мелькали ее цветные меха.
— Отец, если я продам лапти, то смогу купить себе что-нибудь? — спросил я, подразумевая под этим «что-нибудь» — что-нибудь вроде гармони.
— Сказал же, что купишь, — отмахнулся от меня отец. — Сначала продай…
Гармонист давно исчез за деревьями, а я все прислушивался к замирающим звукам гармони. Сердце мое было полно радости: до чего же много в мире интересных вещей!
Вот и Сернур. Церковь в селе официально называется Макарьевской, и по ней и село местные марийцы называют Макарля.
Базар начинается от самой церкви. У церковной ограды расположились лавчонки мелких торговцев, крытые кусками брезента либо холста. Лавки, торгующие женскими украшениями, лавки с разной галантереей, лавки с мануфактурой, обувью, кожами, конской сбруей, бакалейные товары. Неподалеку от здания земской больницы торгуют всякими нужными в хозяйстве товарами, телегами, дугами. У церковных ворот прямо на земле расположились гончары из Сабанера. Рядом с ними пристроился торговец горохового киселя, вынесенного на базар в деревянных корытцах. Торговец стучит ложкой по жестяной миске и зазывает покупателей:
— А вот — кисель! С маслом конопляным! С медом!
Да и весь базар полон шума, разноязычного говора, крика зазывал.
Параньгинские татары торгуют лошадей. Где-то за церковным садом слышны звуки бубна, это цыган подбадривает музыкой своего лохматого друга, играет чтобы медведь веселей плясал на потеху зевакам.
На базаре мы с отцом, встали с краю торгового ряда. У отца скоро всю связку лаптей забрал скупщик-татарин, а на мою пару покупателей не находилось.
Подошел было щеголеватый парень, видать, приказчик из лавки местного торговца Горбунова с разряженной девушкой, спросил ухмыляясь:
— Эй, почем твои галоши? Небось, сотню стоят? — И отошел, довольный своей шуткой.
Отец велел мне стоять на месте, а сам пошел за покупками.
И вдруг передо мной очутился какой-то странный оборванец. На голове у него была марийская войлочная шляпа с оборванными полями, на плечах висел драный армяк, весь ушитый причудливыми заплатами, из-под армяка виднелись какие-то чудные — в полоску — штаны. Обут он был в разбитые лапти. Не поймешь, кто он: то ли нищий, то ли скупщик старья.
Оборванец, весело улыбаясь, подошел ко мне.
— Продаешь, купец?
— Какой купец?.. Лаптями торгуем… — смущенно пробормотал я.
— Это же не лапти, а праздничная обувка, — засмеялся оборванец. Он взял мои лапти, повертел, посмотрел. — Как раз подойдет к моему выходному костюму.
Оборванец кинул мне копейку и тут же, усевшись на землю, принялся переобуваться.
— Ишь, бродяга, обновку купил, — неодобрительно сказал какой-то прохожий.
— Не бродяга, а гастролер, — беззлобно отозвался оборванец и, повернувшись ко мне, сказал: — Замечательная твоя обувка, малец: и дешево и удобно. Носить — не износить. Ай да мастер! Прощай, братец!
Он приподнял шляпу, поклонился и скрылся в толпе.
Отец очень удивился, что нашелся покупатель на мои лапти.
— Ну ладно. Так и быть, трать свою копейку на что хочешь.
— Мне бы гармонь, — робко произнес я.
— Ишь, чего захотел! — засмеялся отец. — Гармони другая цена. Купи-ка вот пряник.
Но мне не хотелось покупать пряник, и я остановился в раздумье. И, наверное, долго бы стоял, не зная, на что истратить свои деньги, если бы рядом не послышался громкий крик татарина-разносчика:
— Ниткэ! Иголкэ! Лентэ! Книжкэ-э!
И тут я решился:
— Куплю книгу!
Отец удивился:
— Книгу? Зачем она тебе? Ты, чай, не писарь, а для школы у тебя есть книга.
Торговец пододвинул ко мне свой лоток:
— Покупай, малый, книгу. Бульно якши книга.
Глаза у меня разбежались. На лотке среди лент и ниток лежало с десяток замусоленных, но в ярких обложках книжек. Тут были «Япанча — татарский наездник», «Злая колдунья и добрый кудесник», «Бова-королевич», «Князь Серебряный», «Разбойники на Волге».
