— Тише! Тише! Я просто должен ему помочь, — послал я гиганту импульс покоя. Он чуть ли не подпрыгнул, испуганно замотал головой.
— Что-то во мне. Что-то во мне!
От наемников Ока мне прилетела череда направленных насмешек. Лица без эмоций, а в сердцах ехидный смех.
— Все хорошо, Энекен, все хорошо!
Лав очнулся, взял друга за руку:
— Никто его не обидит, Эн!
***
— Как это понимать? — Монокль говорил холодно, но сжатые кулаки его побелели. Он старательно впивался ногтями себе в ладони и демонстрировал уверенность и силу. При этом ярился, что я, мелкий засранец, насквозь вижу его истинные чувства. Жерар прислонился спиной к двери, нервно почесал щетину на шее.
Причина негодования Монокля висела над штурвалом. Компас. Компас, стрелка которого указывала точь-в-точь туда, откуда пытались сбежать запертые в клетках волокуны.
— Зверье чувствует Южный Круг. Чувствует эту заразу. Если вдруг твари забились — значит, уже все, уже граница. Тут решают футы, как оно случится дальше. Футы! — Монокль сложил руки за спиной. Голос его дрогнул. — Несколько лет назад я так потерял шамана. Кормой развернуло по ветру и все. Сгнил через год. Теперь, я так понимаю, вот эта ваша дрянная собачья игрушка предлагает отправить на гниение весь корабль целиком?!
— Я…
— Заткнись. Я не закончил, — Барри Рубенс прикрыл глаза. — Если вы меня обманули… Если все это какая-то шутка, какая-то игрушка дурацкая… Я сниму с тебя живого кожу. По лоскутам.
— Но…
— Дороги дальше нет! Эта стрелка показывает вот туда! Все, мы пришли.
— Может быть…
— Собачье ты говно! Смотри! — Барри встал за штурвал. — Сорольд! Тихий вперед и поднимай якоря!
Из трубы переговорника эхом донеслось:
— Ай-е!
Корабль затарахтел, пополз вдоль волн подальше.
— Смотри, отродье шаркунье, — Монокль ткнул пальцем в компас.
Стрелка поползла в сторону, будто потянулась за чем-то, остающимся за бортом «ИзоЛьды».
Барри Рубенс вывернул штурвал вправо, и ледоход послушно прорезал волны. Стрелка вновь повернулась.
— Видишь? Ты это видишь?
Он вел себя как ребенок. Обиженный и разъяренный ребенок. Но у меня и самого сердце упало. Стрелка определенно указывала в одну точку, как привязанная.
— Вот и весь ваш указатель!
— Барри..., — подал голос Жерар.
— Тихо!
— Барри! — не отстал его первый помощник. — Успокойся. Ты уходишь вразнос.
— Они появились из ниоткуда, они купили меня этой игрушкой. Какой я дурак был, что поверил. Все это время, все это время… Сорольд! Якоря вниз!
Застучало глухо, затрещало. Тяга упала. Нас развернуло так, что прямо по курсу оказался пустой корабль Радага.
— Спусти шлюпку, — услышал я свой голос. — Я проверю.
Монокль опешил:
— Что значит «проверю»?
— То и значит, — опустошенно сказал я. — Сяду туда, заплыву по стрелке.
— И подохнешь там?
— Оно же не сразу убивает, верно?
Голос не дрогнул, равнодушие с лица не схлынуло, но внутри все сжалось от ужаса. Что я делаю? Что за драную дрянь несу?
Монокль коснулся татуировки, глянул на Жерара в сомнении. Вся его ярость испарилась. Вместо нее воцарилось сожаление.
— Постой…
— Спусти шлюпку. Если там смерть, то пусть она возьмет только меня.
— Ой как громко сказано, — фыркнул капитан. — Только бардерского напева не хватает. Подраматичнее.
— Я не шучу, — отрезал я.
— Может быть, погрузить на шлюпку пару клеток и посмотреть? Сколько волокуны вообще могут продержаться? — подал голос Жерар.
— Мне откуда знать? — огрызнулся Монокль. — Малой, я вспылил, но ты должен меня…
— Я сказал: спускай шлюпку.
— Ты тут не командуй, а? — Барри поморщился.
Я хотел, чтобы меня отговорили. Очень хотел, но знал, что у них ничего не выйдет. Место, куда указывал компас, было совсем рядом. Если все это время оно вело нас к ничему, то… То зачем вообще случилось мое путешествие? Ради чего я потерял всех друзей, потерял любовь, потерял веру в жизнь?
— Там проход, я знаю, — соврал я. — Хочешь уберечь людей — дай мне попробовать.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Глава двадцать пятая «Волокуны визжат»
Весла шлюпки вряд ли были предназначены для того, чтобы за них хватался подросток. Тяжелые, холодные — они еле ворочались в уключинах. Я положил ладони на холодный металл, поднял взгляд. На ходах корабля собралась почти вся команда. Энекен плакал, отмахивался от Лава. Монокль стоял ближе всех, держа в руках компас. Перед тем как я спустился вниз, в шлюпку, он сказал:
— Никто не посчитает тебя слабаком, если ты передумаешь.
— Ну уж нет, я хочу это увидеть, — прервал его Буран. Хотя Неприкасаемому тоже было не по себе, показать это лихой рубака никак не мог. — Он кстати сразу гнить начнет или какое-то время должно пройти? Мы же можем задержаться? Тут тепло, хорошо. Мы согреемся, он растает.
— Я не передумал, — слова дались с виду легко, но кто б знал, что творится у меня внутри. Впрочем… Юрре ан Лойт, собачий командир эмпатов, наблюдал за мною с верхней палубы. Он облокотился на фальшборт и улыбался.
Даже не знаю, сколько человек пытались отговорить меня от поступка. Даже те, с кем я и словом не обмолвился за все путешествие.
Позади на носу шлюпки скакала обвязанная цепями клетка с волокунами. Звери бросались на металлические прутья всем телом и верещали так, словно кто-то жарил их на медленном огне. Такая же клеть тряслась и на корме, но тряслась значительно меньше. Мохнатые обитатели льдов жались ближе к «ИзоЛьде».
— Махни нам, когда надо будет тянуть, — сказал на прощание Монокль.
От кормы шлюпки на борт ледохода поднимался трос.
Я обернулся, глядя на то как волны уходят вдаль, куда-то за Южный Круг. Пронзают невидимые стены, несущие смерть. В горле пересохло, едкий комок в груди вновь задребезжал от страха. Что ждет меня там? Зачем я это делаю?
Ветер трепал волосы, волны покачивали шлюпку, бились о металлические борта. Тяжелая махина, которую с трудом спускали с верхней палубы, вдруг обратилась в хрупкую скорлупу, подвластную качке и воде.
Я прикрыл глаза: если сейчас мне предстоит окунуться в смерть, то туда нельзя идти со страхом. Туда надо идти в поиске облегчения. Думать нужно не о том, как хочется жить.
Думать надо о том, что смерть — это не самое страшное.
Я вспоминал лица людей, чьи жизни изменились из-за моих просчетов, из-за моих поступков. Шон, которого я убил из-за самонадеянности. Старина Раск, доверием которого я воспользовался, рыбак из Гильдии, заступившийся за меня и после преданный, Эльм, ставший Ледовой Гончей отчасти из-за меня. Три Гвоздя, погибший из-за моего недосмотра. Мертвец, покончивший с собой из-за потерянной надежды. Тот паренек с громгара, шедший в туалет.
Фарри, сломленный грузом ответственности, от которой я отказался.
Лица, лица, лица. Имена…
Волокуны визжали, а руки наливались силой.
— Отпускай! — скомандовал я и налег на весла. На корабле ослабили трос, и волна потащила меня прочь.
Я с трудом передвигал тяжелые весла, приходилось перекладывать на них весь свой вес. Монокль стоял наверху и рукой указывал мне направление. Я сконцентрировался на нем и памяти.
На себя — вспомнить Лайлу. Прочувствовать боль потери и потянуть весла всем телом. От себя — представить лицо солдата, которого я скрутил болью когда-то давно, в начале путешествия. Он, может быть, и забыл тот удар, а вот я помнил. Стыд придает сил. И так я греб.
Волокуны визжали, клетки ходили ходуном, цепи хрустели, трещали под напором обезумевших животных.
Кто-то говорил мне, что в Южном Круге кости продирает звенящая дрожь, а волосы сами собой встают дыбом. Невидимая сила проникает сквозь тебя и безвозвратно меняет тело. А потом уже, под гниением, человек и сам становится другим. Перед лицом смерти все проходят через личностные метаморфозы.
