Надеюсь.
Монокль отошел от корабля на пару сотен ярдов и махнул рукой, чтобы его протащили обратно. Когда шлюпка почти добралась до ледохода, капитан вновь замахал, чтобы трос ослабили, и на веслах двинулся куда-то вбок, по-прежнему глядя на стрелку компаса.
Волокуны верещали так истошно, что мне хотелось пристрелить зверушек и избавить их от страданий. Барри Рубенс налегал на весла, уходя в сторону, и не отрывал взгляда от стрелки компаса.
— Куда он? — сказал Лав встревоженно. — Что он делает?! Далеко, очень далеко отходит!
Монокль резко бросил весла в воду, тормозя шлюпку, и заорал что-то. Сквозь вой зверей приказ его затерялся, но тот, кто управлял лебедкой, все понял и так. Застучал механизм, трос дернул крошечный кораблик, и капитан едва удержался на лавке.
— Там проход, — сказал он, когда забрался наверх. — Проход, я в этом уверен.
Монокль улыбался, но как-то напряженно. В душе его боролись горечь и радость.
— Там проход через Южный Круг! — громко объявил он. — Собираемся! Отправляемся! Мы дошли!
Команда молчала, взгляды устремились в море. Наверно, мы должны были ликовать, но…
Все боялись.
— А вдруг это проход в никуда? — спросил кто-то неподалеку.
— Отправляемся, джентльмены! По местам! Поднять шлюпку! — проревел Жерар. Я смотрел на Монокля с верхней палубы. Он почувствовал мой взгляд, поднял голову и подмигнул. Но я все понял.
Барри Рубенс заплыл в Южный Круг.
По телу пробежали колючие холодные лапки. Волна жара ударила в голову. Только что капитан «ИзоЛьды» случайно убил сам себя.
— Биами, возьми себе пару неудачников и вали на камбуз. Шэйн, с тебя сегодня вкуснятина! — орал воодушевленный Жерар.
Многие остались наверху. Здесь было тепло и просторно, свежий воздух переполнял грудь, а страх в душе требовал следить за морем, будто так можно уклониться от возможной опасности, даже если глаз человека никогда не различит ее среди безмятежных волн.
Монокль… Проклятье, я вдруг отнесся к нему с сочувствием. Черная лихорадка Южного Круга неизлечима. Сгнить заживо — судьба не из приятных. Каково это —знать, что теперь ты умираешь и срок твой ограничен?Не так, как у каждого из нас — неопределенностью, а совершенно чудовищно известен. Сколько проживает попавший в Южный Круг? Месяц? Два? Полгода?
Но он ведь пробыл там совсем чуть-чуть, его должно было зацепить только краем. Может, все-таки у капитана «ИзоЛьды» есть шанс?
«Ты не слишком-то увлекайся, Эд. Не драматизируй!»
Внизу корабля что-то лязгнуло, затем застучала поднимаемая якорная цепь, и «ИзоЛьда» взревела двигателями, разворачиваясь.
Губы Лава побледнели. Он прищурился:
— Не по себе мне тут. Не по себе.
— Мне страшно. Эди, я не хочу туда, — проскулил Энекен.
— Там будут зеленые леса, Энекен, — сказал я, сам не веря в свои слова. — Видишь, как тепло? Дальше будет только теплее!
— Не хочу тепло. Хочу назад, — хныкнул толстяк.
Ледоход развернулся, покачиваясь на волнах, ненадолго застыл на месте, а затем двинулся вперед, в проход.
В клетках, выставленных на крыльях «ИзоЛьды» заскулили, а затем и заверещали волокуны.
— Ой, да хватит уже! — гаркнул откуда-то справа Буран. Бахнул выстрел. Неприкасаемый надломил дальнобой, перезаряжая его.
Я обернулся. Клинки Солнца во главе с Тасом Буром встали на колени. Обычно угрюмые, мужчины улыбались. Губы их шевелились в такт тихой молитве. Один из наемников Ока стоял с другого борта с дальнобоем наизготовку и всматривался в воду.
К нему подошла одноглазая Вия, что-то спросила и затем тоже уставилась вниз.
Бахнул еще один выстрел, и страдания второго волокуна прекратились. Буран пошел на противоположную сторону палубы.
Ему никто не мешал, все смотрели на воду, силясь разглядеть хоть какие-то признаки таящейся здесь опасности. Интересно, как далеко от нас была смерть? Если бы я протянул руку — то зацепил бы Южный Круг?
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Эта мысль оттолкнула меня от фальшборта. Я резко отпрянул, но тут же сделал вид, что вспомнил о каком-то невероятно важном деле и зашагал к выходу с палубы.
Наемник опустил дальнобой, но все еще смотрел вниз и хмурился. Что он там увидел?
Я узнал об этом позже.
Глава двадцать шестая «Что-то в небе»
Путь сквозь Южный Круг — это как прогулка по талому льду. Ты ступаешь на твердую поверхность, и она вроде бы выдерживает твой вес. Но никто не знает, разбегаются под тобой тонкие трещины или нет. Просто следующий шаг легко окажется последним, потому что лед уже разрушен и готов поглотить забредшую душу. Лед ждет твоего движения, чтобы сцапать колючими зубами и заглотить.
А может быть, он тебя и отпустит. Даст пройти дальше. Определенности нет.
Любая волна в бесконечной череде могла оказаться тем самым предпоследним шагом. Например, вдруг налетит боковой ветер и чуть-чуть изменит курс? Или течение толкнет массивную тушу ледохода. И все — «ИзоЛьда» уже тащит команду в лапы Темного Бога. Просто в один миг сотни крошечных невидимых копий проткнут насквозь наши тела, и по жилам поползет к сердцу черная гниль.
Так что переборки и коридоры корабля притихли. Команда подавленно ждала, считая мерный звон часовой рельсы. Один Буран никак не хотел признавать, что оказался в железной банке, способной стать ему могилой просто из-за ошибки уставшего штурмана или рулевого. Он блистал язвительностью в кают-компании, где уныло играли в непрекращающуюся бурду, хорохорился в столовой, пока остальные сосредоточено изучали дно мисок. Энекен не выходил из каюты и постоянно плакал, Лав носил ему еду, щедро сдабривая ее каким-то порошком.
— Для успокоения, — говорил он мне. Я приходил в каюту только ночью, чтобы не беспокоить толстяка, а остальное время бродил по опустевшему со времен исхода Фарри ледоходу.
Но даже ночью Энекен часто хныкал. Лав злился, тормошил приятеля, выдергивая того из недобрых снов, а я пытался успокоить своей силой обоих. Ан Шмерц любил своего друга как сына, но сил душевных ему не хватало. Когда Энекен всхлипывал, просыпаясь, Лав садился рядом и напевал тихо-тихо детские песни. Толстяк сжимал его руку и, хныкая, засыпал.
Я наблюдал за этим со своей койки и восхищался тем, как Лав сдерживает своих демонов. Полный раздражения, он никак не выражал это словами. Всегда был трепетен. Смог бы я так?
Наверное, нет. Они казались семьей, а я и представить себя не мог на их месте. Представить себя сильным, взрослым у кровати кого-то кроткого, безобидного, хоть и способного разорвать тебя на части одним рывком.
Монокль не выходил из командной рубки. Пару раз я, прогуливаясь, заглядывал в иллюминаторы и видел, как он стоит у штурвала, а за столом возится изможденный Гушлак. Юноша постоянно что-то чертил, правил, выходил на палубу с диковинными инструментами и крутился там, записывая, замеряя, выглядывая.
Многолюднее всего было на верхней палубе, будто те, кто выбирался наверх, силой мысли удерживали «ИзоЛьду» на прямом курсе. Здесь было свежее, чем в душных помещениях ледохода. Здесь было тепло даже ночью, хотя без шапки уши все-таки мерзли. Однако не это выгоняло людей наружу. Не это заставляло пальцы цепляться за фальшборты, а напряженные взгляды — буравить воду вокруг корабля. Все мы искали приметы, знаки, символы. Рябь на воде, особенные брызги волн, что-нибудь! Когда «ИзоЛьда» вдруг завывала и резко меняла курс, мы все ожидали касания смертельной волны Круга. Замирали, зачем-то напрягая мышцы, будто так можно защититься от черной гнили, а затем, когда двигатели переходили на мерный стук, успокаивались вместе с ледоходом, утирали испарину со лбов и вновь возвращались на бесполезную вахту. Слушали плеск волн о борта да гул гребных винтов.
