— Не моей, друг Люциний… Жизнь этого бедняка висела на волоске.
— И ты помиловал его, Цетегус? — спросил Марк.
— О, нет… Я просто его выкупил.
— Да… На мои деньги, — заметил торговец невольниками.
— Нет, друг Массурий. Выигранные деньги я тут же подарил Сифаксу.
— Значит вы бились об заклад? — в свою очередь заинтересовался поэт Пино. — Расскажи мне, как было дело, Цетегус. Быть может ты дашь мне предлог и мотив для обещанной тебе эпиграммы.
— С вашего позволения, друзья мои, пусть Сифакс сам расскажет вам свою историю. Это будет гораздо оригинальнее… Расскажи, Сифакс… Благородные гости нашего друга, Каллистрата, разрешают тебе рассказать им о том, как мы с тобой встретились.
Без малейшего стеснения, спокойно и уверенно, выступил молодой невольник на середину комнаты и остановился в центре подковообразного стола.
Сквозь светло-бронзовую кожу Сифакса пробивался здоровый румянец молодости, на тонких губах энергично очерченного рта играла веселая улыбка, а глаза, большие, продолговатые и агатовые, напоминающие красивые глаза газели, глядели смело и решительно из-под загнутых длинных ресниц, шелковистой красоте которых могла бы позавидовать любая красавица.
— Прекрасный постреленок, — одобрительно заметил торговец невольниками, оценив взглядом знатока стройные формы юношеского тела.
— Да, мой Сифакс красивый зверек, и притом гибкий и неустрашимый, как лесная пантера. К тому же он умнее большинства невольников и умеет говорить не хуже обученных ораторов, в чем вы сейчас убедитесь, друзья мои… Начинай, Сифакс, и расскажи нам, откуда ты родом и как попал в Рим.
Сифакс низко поклонился своему господину и затем, скрестив руки на груди, заговорил гортанным голосом, с заметным акцентом, но вполне внятно и правильно.
— Родом я из Африки. Посреди необозримых песков пустыни расположен оазис, колыбель моего племени… Прекрасна, как мечта, моя родина… Долго жил мой народ, счастливый, сильный и свободный, как степные антилопы, за которыми мы охотились. Вечнозеленые пальмы доставляли нам пищу, кони наши обгоняли ветер пустыни, и сам царь зверей, могучий лев, не раз уступал нам свою золотистую шкуру… Так прожил я пятнадцать дождливых зим и весенних расцветов природы до того злосчастного дня, когда бледнолицые разбойники отыскали дорогу в нашу пустыню. Никогда не позабыть мне проклятой ночи вторжения вандалов в наш мирный оазис… В одно мгновение запылали войлочные кибитки, служившие нам домами. Со всех сторон раздавались крики и вопли женщин и детей. Мужчины кинулись к оружию, но что могли мы сделать?.. Большинство воинов отсутствовало, воюя с соседним племенем. Только старики да юноши, не достигшие шестнадцатилетнего возраста, оставались дома для защиты жилищ и стад наших… Однако мы держались до последнего… Я бился рядом с моим старым прадедом, бывшим главным жрецом нашего Бога. Я видел, как острая стрела вандала пронзила его седую голову. Он упал, но успел сказать мне: «Спасай нашего Бога, Сифакс…» Быстрее мысли кинулся я в палатку, где жил наш Бог в виде большого белого змея, и спрятал в складках моего пояса. Едва успел я исполнить этот священный долг, как тяжелое копье вонзилось мне в плечо, и я беспомощно свалился на безжизненное тело моего прадеда… Когда же я пришел в себя, то лежал уже на палубе невольничьего судна, посреди остатков моего племени. Тут были только женщины да дети. Мужчины остались посреди желтых песков пустыни, окрашенных не одной нашей кровью… Недешево далась вандалам победа…
Черные глаза юноши сверкали. Грудь его высоко подымалась. Он весь отдался воспоминаниям.
Каллистрат одобрительно улыбнулся.
— Ты хорошо рассказываешь, Сифакс… Возьми эту чашу вина, с разрешения твоего господина… Я люблю храбрых юношей.
Цетегус кивнул молодому невольнику.
— Пей, пей, Сифакс… Благородные гости извинят тебя, узнав, что ты невольник не по рождению и будешь свободным, когда захочешь.
С восторженной благодарностью взглянул Сифакс на патриция.
— Твоему слуге не нужна свобода, господин… Сифакс твой раб, твоя собака, твоя вещь… Жизнь, спасенная тобой, принадлежит тебе. Сифакс счастлив быть твоим невольником теперь… Но тогда, когда веревка впервые коснулась руки свободного бедуина, тогда злоба чуть не задушила меня… Не будь со мной нашего великого Бога, я бы сумел разорвать цепи. Доползти до борта было нетрудно. Море же великодушно… Оно не выдает тех, кто ищет в нем убежища… Но женщины нашего племени, перевязывавшие мне раны, сказали правду. Я должен все вытерпеть ради нашего Бога, ожидая того дня, когда Он пожелает освободить меня… так или иначе… И я сжал зубы и покорился…
— Я не купил бы такого невольника, — лениво заметил Бальбус, протягивая Ганимеду только что допитый кубок. — Ничего нет приятного в необходимости дрессировать диких степных зверей, которые, того и гляди, укусят за руку, кормящую их.
— Кто же купил тебя Сифакс? — спросил Марк Люциний с добродушием молодости.
Сифакс скрипнул зубами.
— Да будет проклято имя его… — ответил он дрожащим голосом. — Придет час, когда я заплачу ему за все… А до тех пор я молюсь призывая месть моего Бога на голову моего врага. Счастлив был бы я видеть его издыхающим среди безводной пустыни, и с каким бы наслаждением распорол бы я кинжалом последний бурдюк с водой, чтобы он издох от жажды, как бешеная собака…
Голос молодого бедуина дрогнул и оборвался. Ненависть душила его.
Цетегус успокаивающе провел рукой по шелковистым волосам юноши и заметил, понижая голос:
— Невольники не должны слышать осуждения благородного римлянина…
— Его купил наш общий знакомый, Кальпурний, который, правду надо сказать, заслужил репутацию безжалостного тирана и мучителя… Успокойся Сифакс, и расскажи нам о твоей дальнейшей судьбе.
— Возлюбленный господин мой и благородные патриции, простите бедному рабу, не умеющему рассказать то, что он пережил слов таких нет… Голод, побои, оскорбления… Вот вся жизнь рабов в доме проклятого богача. Но я все переносил терпеливо, и, могу сказать, из кожи вон лез, стараясь угодить своему жестокому хозяину. Присутствие моего Бога придавало мне силы и мужества, так что самая тяжелая работа казалась мне легкой, самая жесткая корка хлеба, от которой отказались бы собаки, была мне вкусной пищей. Заботливо я прятал его ото всех, и долгое время это мне удавалось… Но в одно злосчастное утро нашего господина не было дома. Он уехал куда-то, и мы не ожидали его раньше другого дня. Он же вернулся нежданно-негаданно, чтобы застать врасплох своих бедных рабов и иметь предлог для новых истязаний… Крадучись, точно вор, прошел важный господин в жалкую хижину своего невольника и, внезапно отворив дверь, обнаружил меня. Я лежал на земле, а мой Бог обвился вокруг моей шеи и ласково глядел на меня своими сверкающими пурпурными глазами… Завидев змея, Кальпурний перепутался, закричал, заохал и стал звать на помощь… На коленях уверял я его, что зубы нашего Бога не ядовиты, но смертельна его ненависть, и горе тому, кто заслужил ее… говорил я своему хозяину, но благородный Кальпурний ничего не слышал и только повторял, заикаясь от злобы: «Убей эту гадину… сейчас же убей». Мог ли я исполнить такое приказание? Я молчал, прижимая моего бога к сердцу и твердо ожидая помощи неведомой силы, исходящей от него.. Видя мое неповиновение, мой хозяин пришел в бешенство и, призвав невольников, крикнул: «Сейчас же отнимите эту гадину и сварите ее живьем… Этого дерзкого ослушника я заставлю сожрать своего Бога. Это будет ему лучшим наказанием»… Когда я услыхал эти слова и увидел, как два надсмотрщика протянули руки, чтобы вырвать из моих объятий Бога моего народа, я почувствовал прилив нечеловеческой силы. Мой Бог пробудил в моей памяти воинский клич моего племени, и я смело ринулся в самую гущу врагов. На крики хозяина сбежалось душ сорок невольников, но все они расступились передо мной. Долго раздумывать и колебаться не было времени. Я отшвырнул хозяина ударом ноги в брюхо и, выскочив за ворота, побежал сам не зная куда… «Мой Бог внушит мне, что делать», — думал я и мчался быстрее степной антилопы… Недаром же мои сверстники называли меня «соперником страуса». Ни одна здешняя лошадь не обгонит Сифакса, где же было догнать его невольникам Кальпурния, истомленным и измученным. От них убежать было бы нетрудно, но к несчастью они знали город, я же недавно был привезен в Рим и не знал, куда какая улица ведет. Мои преследователи это сообразили и, разделившись на кучки, разбежались в разные стороны, так что куда бы я ни кинулся, всюду мне навстречу попадались враги. По счастью, большинство невольников было без оружия, я же, пробегая мимо какой-то кузницы, успел схватить толстую железную полосу, которая сослужила мне хорошую службу. Три-четыре раза пришлось мне прибегнуть к ней, когда на меня накидывалось очень много врагов сразу. Не один из них остался на месте с пробитой головой или с переломанными ребрами… Но их было так много… Я же чувствовал, что не смогу долго сопротивляться и отбиваться от стаи преследователей, как дикий зверь от стаи собак… И я решил не сдаваться живым своему мучителю… Если бы я знал, где протекает река, я бы пробился к ней и бросился бы в воду вместе со своим Богом. Но воды нигде не было видно… Решившись дорого продать свою жизнь, я бежал, выбирая место, где бы меня нельзя было окружить и схватить сзади… В последний раз прижался я губами к голове моего Бога, прося у него прощения за то, что не сумел уберечь его… Но тут он сжалился надо мной и послал мне навстречу божественного и несравненного героя, храброго, как лев, и мудрого, как слон пустыни, — того, в ком соединились все доблести и все добродетели, — одним словом — моего дорогого господина…
