ШВЕЙЦАРСКОЕ РОЖДЕСТВО
С матушкой он провел три часа, после чего Анисья Ивановна дала понять, что этого довольно и что ждет она его вновь не ранее лета.
Январский Цюрих жил тихо и покойно. Бродить без цели по городу не тянуло. Гроссмюнстер он видел, а остальное посмотрит летом. В Москве, несмотря на пост, сейчас веселье, а уж послезавтра, на Рождество, и вовсе дым коромыслом пойдет.
Возвращаться домой он не хотел именно из-за рождественской суеты. Но и оставаться в Берне было глупо. Если матушка не желает его видеть — значит, не желает.
Он отправился на вокзал. Товарищ по курсу рекомендовал крохотный отельчик близ Майрингена — место прелюбопытное, содержат брат и сестра, хорошая кухня, недорого, «и вообще, брат, Швейцарией просто отовсюду веет».
Он взял билет с пересадкой в Берне. Третий класс: матушка денег не предложила, просить он не стал. Хватит тех, что при нем. Карлсбадский турнир ему ничего не стоил: призовые оправдали расходы, и заготовленная на участие сумма вернулась почти целиком.
В Берне пришлось ждать без малого час. Он погулял по привокзальной площади, купил свежий номер NZZ, вернулся на перрон, где нашел и поезд, и пустое купе в вагоне. Зима зимой, но в Берне была вечная оттепель, а окна законопачены на совесть. Швейцарскую. Потому он подсел к окну.
После второго свистка в купе прибавились попутчики. Четверо. Дама и три господина. Не то чтобы Арехин избегал людей, да и езды было каких-то полтора часа, но все же стеснение. Все четверо были старше его лет на пятнадцать, если не на двадцать пять. Другое поколение. Поколение умудренных опытом.
Он кивнул попутчикам, те ответили тем же и расселись. Один, рыжеватый и лысоватый, рядом, а трое — напротив.
— Вы куда путь держите? — на плохом немецком спросил похожий на зрелого Чехова франт в полосатых брюках.
Он ответил.
— И мы тоже. — Но, похоже, совпадение не обрадовало никого.
Посчитав, что знакомство достигло принятой для путешественников степени, Арехин отгородился газетой.
И отлично отгородился: спутники тоже почувствовали облегчение и стали говорить о своем. К сожалению, говорили они на русском.
— Во избежание недоразумений, — сказал Арехин, опустив газету, — должен предупредить, что я понимаю по-русски, более того — я русский как по национальности, так и по подданству.
— Вот тебе и на, — сказал рыжеватый. — Едешь себе черт знает в какую глушь, черт знает как далеко от России, и вдруг в купе собрались одни русские. Бывают же совпадения!
— Да, бывают, — подхватил франт. — Хотя лично я поляк.
Рыжеватый покосился на франта, и тот поспешил добавить:
— По документам, только по документам. То есть… — он развел руками, насколько позволяло место, показывая, что национальность для него лишь статистический факт, не более.
— Вы, собственно, кто? — спросил молчавший доселе лобастый человек в пенсне, традиционном костюме и с ямочкой на подбородке (Арехин утомился, и потому воспринял вопрошающего именно в таком порядке: пенсне, костюм и ямочка).
— Я, собственно, студент, если нужны подробности — студент Императорского училища правоведения, — сказал он по возможности сухо.
— А, студент. Студент — это хорошо, студент — это замечательно. — Лобастый достал блокнот и стал что-то писать.
— А мы… Мы — сотрудники одного издания, — сглаживая неловкость, сказал франт.
— Случайно, не «Сатирикона»?
— Что? Ах нет, нет, самого обыкновенного издания, название которого вам ничего не скажет. Решили отдохнуть от кабинетной работы.
Арехин наклонил голову, давая понять, что полностью удовлетворен и жаждет уединения, и вновь отгородился газетой. Так и есть, беспокойные попались попутчики.
Однако до самого Майрингена новых беспокойств не было — все они, даже дама, что-то писали в блокнотах. У дамы был изящный серебряный карандашик из тех, что на Рождество дарят курсисткам и прочим эмансипе. Но у эмансипе он не более чем символ работы, а дама пишет сноровисто, привычно. Видно, отдых отдыхом, а дело делом.
Выходя из вагона, они распрощались легчайшими кивками. И этого довольно.
Спутники зашли в помещение вокзала. Арехин тоже думал заглянуть в буфет, попробовать, так ли хороши подлинные «безе», но следовать за соотечественниками не хотелось. Отведать «безе» можно и попозже, в любой кофейне.
Подскочил носильщик. Саквояж Арехина был нетяжел, да и тратиться напрасно не хотелось (тут он, пожалуй, и пережимал: денег у него все-таки было достаточно).
— Господину требуется экипаж? — не отставал носильщик.
— Да. Мне нужно в отель «Gruselgeschichten».
— О, это довольно далеко. Три километра. К тому же ожидается большой снегопад, возможно, буря. Могу порекомендовать отели поближе, прямо в городе.
— Нет, мне нужен именно «Грузельгешихтен».
— Как скажете. Я вас отведу к экипажу. — И носильщик решительно взялся за саквояж. — Переноска багажа входит в стоимость проезда. Стоимость фиксированная, любой экипаж возьмет ровно четыре франка за одного человека. Если трое или четверо — скидка. Вы, я вижу, русский, — уже на ходу сказал носильщик.
— Это заметно?
— Нет. Просто вчера один из прибывших пассажиров тоже настаивал на этом отеле, и случилось так, что я нес его багаж. Вот тот господин был точно русским. А поскольку поодиночке в Грузельгешихтене почти не останавливаются, обычно парами или небольшими компаниями, я и решил, что вы — его соотечественник.
Арехин не сразу понял смысл сказанного, а когда понял, уже сидел в возке, и кучер погонял лошадку — больше для видимости, лошадка и без того шла справно.
Его что, приняли за гомосексуалиста, едущего к любовнику? Или эти слова — месть за отсутствие чаевых? Или он просто устал, расстроен и ищет подвохи там, где их нет?
Дорога заняла минут сорок. Скучать не приходилось: предзакатный свет окрашивал и горы, и деревья, и снег в невероятные цвета: лиловый и бежевый.
Возница повернулся к Арехину:
— Будет большой снегопад. Очень большой.
Арехин в ответ только склонил голову. Что он, итальянец или француз — снегопада бояться? Приезжайте в Россию, вот где снегопады! Пурга, мороз за тридцать, и ни огонька на двадцать верст, а если и увидишь огоньки, то это волчьи глаза.
Видя, что седок не реагирует, возница тоже замолчал. Молчала и лошадь. Ей-то привычно.
Отель показался сразу за поворотом, но понадобилось еще минут десять, пока сани встали у крыльца под вывеской «Groselgeschichten».
Кучер снял саквояж Арехина и понес его в дом. Пришлось следовать за ним.
