Выбрав свободную минуту, он подошел к стоящему у ворота часовому.
— Мой Иван не проходил? — спросил Дащенков.
— Проходил, товарищ старшина. Ещё в семь часов. Я аккурат заступил на службу.
— Волосы у него были сухие или мокрые?.. Хочу узнать, успел ли выкупаться, — пояснил старшина.
— Точно не могу ответить, но по-моему, мокрые. На ветру не развевались.
Ответ немного успокоил старшину. Возможно, сын просто не дождался его и сходил сам покупаться. Только покупаться, и ничего больше! А трубка? Где он взял трубку? Эти вопросы снова отбросили старшину к его страшным догадкам. Пока никого нет дома, он должен все обшарить в квартире, порыться в вещах Ивана, все перевернуть вверх дном, лишь бы докопаться до истины.
Осмотр комнат ничего не дал. Старшина торопился, с минуты на минуту его могли вызвать в канцелярию. Он слазил в подвал, порылся в ящике с детскими игрушками маленького Ивана, которые мать берегла и не разрешала выбросить, заглянул в душник, под матрац коики, на которой спал Иван, — ничего похожего на трубку не было. Не было и «хитрого приборчика», но этому старшина не придал значения.
Осталось проверить чехмодан. Он тоже был «с сюрпризом»: как только опускалась крышка, чемодан сам собой запирался с легким приятным звоном. Открывал его Иван ключиком, постоянно торчавшим в замочной скважине. Сейчас ключ тоже был на месте.
Стыдясь того, что он делает, старшина повернул ключ, но замок не открылся. «И тут фокус», — нервно подумал он и стал вертеть ключ то вправо, то влево, вынимать, снова вставлять и снова вертеть, пока не измучился от нервного напряжения и не стукнул со злости кулаком по крышке. В этот момент что-то внутри чемодана щелкнуло, и крышка открылась сама собою.
Сверху среди белья и сорочек лежала телефонная трубка. Она отличалась от тех, которыми пользовались на заставе, — плоская, наверно, для того, чтобы ее можно было незаметно носить в кармане.
Старшина ни до чего не дотронулся и опустил крышку чемодана, которая захлопнулась с легким мелодичным звоном.
В канцелярию Дащенков пришел неестественно спокойный. О его переживаниях говорило только посеревшее лицо и рука, которая дрожала, когда он взялся за телефонную трубку.
Старшина Дащенков слушает.
— Майор Павленко. Капитан дома?
— Никак нет. На границе Василий Петрович.
— Срочно разыщите. Я буду у вас через полчаса.
Вид у майора, когда он зашел в канцелярию, был встревоженный и озабоченный.
— Двоих только что взяли. В горах.
— Наконец-то! — капитан облегченно вздохнул. Дружинники Таманяна постарались?
Майор кивнул.
— Однако, перестарались малость. Вместо того, чтобы не упускать из виду и вести до встречи с третьим, схватили и доставили в комендатуру. Теперь того третьего где искать?
— Этих издалека вели? — спросил начальник заставы.
— Генерал намекнул, будто от Урала.
— Обыск что дал?
— Ничего особенного, если не считать какого-то приборчика величиной с губную гармошку. Наверно, рация. Разноцветные кнопки, цифры. Что-то тикает внутри. На экспертизу отправили.
Старшина зажмурился, будто на него замахнулись. Он зримо представил себе Иванов подарок, который вдруг исчез, все эти разноцветные кнопки и выскакивающие цифры...
— Видать знатных птичек захватили, — сказал капитан.
— За мелочью начальство из Москвы не приезжает.
— Что им дадут? — старшина Не совладал с собой и задал этот вопрос.
— Полагаю, что расстреляют, — майор удивленно посмотрел на Дащенкова. — А почему, собственно, вас это интересует, старшина?
— Да просто так...
Из канцелярии он вышел шатаясь. Что делать? Мелькнула мысль немедленно предупредить сына. Больше того, самому помочь ему бежать за границу. Эта мысль назойливо лезла в голову и мучила своей реальностью, возможностью осуществления. Он с ожесточением отбрасывал ее прочь, прекрасно понимая, что никогда не решится на такое, потому что никогда, ни при каких обстоятельствах не станет предателем.
Все, что старшина делал дальше, он делал, словно во сне, вполне осмысленно, но как бы не своими, а чужими руками. Он оживился, лишь узнав, что капитан не сможет провести занятия по огневой подготовке: из отряда ему приказали оставаться на связи.
— Разрешите вместо вас, товарищ капитан? — старшина показал на стоящих в строю солдат.
Стрельбище находилось недалеко. Старшина подавал команды, вяло хвалил тех, кто стрелял метко, и так же вяло ругал отстающих, а потом неожиданно для всех отошел метров на пятьдесят от мишени и вынул из кобуры пистолет. Прозвучали подряд пять выстрелов, сопровождаемых общим восхищенным гулом. Все пять пуль старшина всадил в яблочко. К похвалам солдат он остался равнодушным, и на его лице вместо удовлетворения, удовольствия, отразилась такая боль, что стоявший рядом младшии сержант Козаченко испугался.
— Вам нехорошо, товарищ старшина?
— Нет, нет... Ничего, Козаченко... Сейчас пройдет.
когда старшина вернулся с полигона, то застал начальника заставы на том же месте — в комнате связи.
— Третьего еще не поймали? — хриплым голосом спросил старшина.
— Третий нам достанется, — ответил капитан, и старшине показалось, что начальник заставы знает все и лишь тщательно до поры до времени скрывает от него, не доверяя.
Мысль о недоверии старшина сразу же отогнал от себя, слишком долго и преданно служил он Родине всю свою сознательную жизнь, и его великая вина лишь в том, что он не уследил за своим сыном.
Тут же мелькнула и обожгла другая мысль: немедленно обо всем доложить начальнику заставы. Ивана сразу возьмут, и все будет кончено. Быстро, просто и надежно «А дальше что?» — спросил он сам себя. Он представил, что станет с его сыном, что будет потом, когда его заберут. Следствие. Дознание. Допросы. Суд. Обвинительная речь военного прокурора. Приговор. Ожидание конца и сам конец, когда Ивана поведут в его последний путь... Все это было настолько страшно, что старшина почувствовал, как у него шевелятся и поднимаются волосы.
— Нет, нет, только не это! — пробормотал он.
Оставалось одно — осуществить то, что он надумал во время разговора с майором. Приняв это решение, старшина понял, что медлить нельзя. Если Иван успел встретиться с теми, кого взяли, или ему уже известно об их провале, то он сейчас готовится к роковому прыжку через границу. Трубка ему теперь не нужна, и он дождется утра. Старшина точно знал, где и когда попытается совершить побег Иван: завтра около семи утра в том самом месте, где они купались. Они придут туда вдвоем. Иван, не дожидаясь отца, нырнет и пойдет под водой, но уже не вдоль берега, а поперек, к той воображаемой черте, которая разделяет два государства. Он вынырнет где-то вблизи этой черты, хватит ртом новую порцию воздуха и снова скроется под водой, чтобы через минуту очутиться уже по ту сторону границы. К этому участку берега наряд не будет особенно присматриваться, так как там в это время будут свои — старшина и его сын...
— Тут вашему Ивану телефонограмма была, товарищ старшина, — дежурный по заставе дважды повторил эту фразу, прежде чем ее услышал Дащенков.
— Телефонограмма, говоришь? — он встрепенулся. — Отнесли?
— Так точно. Коновалов лично вручил.
Сына он застал за укладкой чемодана.
— Получил телефонограмму, отец, — сказал Иван. Он тяжело вздохнул и протянул листок бумаги, на котором рукой дежурного было написано: «Визой Японию улажено. Немедленно выезжайте в Москву».
— «Хитрый прибор», как ты его называешь, оставляю, буду спать без него.
Старшина бросил взгляд на тумбочку и увидел этот «хитрый прибор».
На мгновение его охватила радость: значит, тот прибор, о котором говорил майор, не улика! Но вглядевшись, старшина понял, что перед ним другой прибор, точно такой же, как подаренный Иваном, но другой: на этом не было царапины.
«Ну, вот и все...» — подумал старшина.
Иван снимал с плечиков свои заграничные рубашки, но не складывал их, как учила мать, а беспорядочно бросал в чемодан. Туда же полетели галстуки, носки...
— Ты когда едешь? — спросил старшина. Он не сомневался в ответе, но все же задал вопрос.
— Завтра утром. Выкупаемся и поеду. Ты машину достанешь?
— Нет, не смогу. Да и зачем она тебе?
— И в самом деле, зачем? — Иван невесело усмехнулся. — Можно обойтись и без машины.
Они надолго замолчали. Отец сидел, ссутулясь и не сводя глаз с сына. Иван был бледен, на его красивое, такое похожее на материнское лицо иногда набегала болезненная гримаса, он на секунду закрывал глаза, а открыв их, взглядывал на отца и тотчас снова отводил взгляд.
— Очень плохо себя чувствую, отец... — Иван вздохнул.
— Вижу, что плохо... Может, отложишь отъезд?
Старшина подошел к сыну и положил ему на плечи руки.
— Скажи мне, Иван, совесть твоя чиста? Передо мной, перед Родиной, перед памятью твоей матери? — старшина не говорил, а выдавливал из себя слова. Он все еще надеялся на чудо.
