— Вон оно что... Понятно, — протянул Ивлев и распорядился: — Рядовой Петренко! Останетесь на месте до подхода тревожной группы. Доложите обстановку. Я ухожу с товарищем на Змеиный хутор.
Мы добрались до глинобитного домика на минуту позже тревожной группы, ехавшей на машине.
Начальник заставы уже все знал со слов оставленного у КСП Петренко, который тоже присоединился к тревожной группе.
— Он еще там? — спросил капитан у Гюрзы.
Гюрза кивнула.
— Сначала сильно буянил, потом затих. Не то притворяется, не то неживой лежит.
— Ладно, сейчас узнаем.
Пять пограничников стояли со взятыми наизготовку автоматами в то время, как капитан подошел к двери.
— Слушайте, там, в доме, — крикнул он. — Выбросьте в окно оружие!
Никто не отозвался, тогда капитан отодвинул засов и одновременно дернул на себя дверь.
В доме по-прежнему было тихо. Пограничники направили свет фонарей внутрь комнаты. На полу, раскинув руки, лежали «гость» и растоптанная кобра. Рядом валялся пистолет.
— А ведь это был опасный бандит, бежавший накануне расстрела, Федор Сапеженков, кличка Верзила, — сказал начальник заставы.
Капитан Свиридов повернулся к Гюрзе и тихонько привлек ее к себе.
— Спасибо, Фросенька! («Чудачка, неужели она стеснялась своего имени, что не сказала его мне?» — подумал я с нежностью).
— Это дедушку надо благодарить, он меня научил, как надо делать.
Когда унесли из комнаты бандита, она опустилась на колени перед мертвой змеей, и я увидел, как две слезы скатились по щекам Гюрзы. Я положил руку на ее худенькое плечо в знак того, что разделяю ее горе.
Сейчас я был очень рад, что выбрал для практики эту заставу, это место и эти дикие сопки, посередине которых стоял деревянный домик, населенный змеями.
Отец и сын
Старшина Григорий Федорович Дащенков вошел в канцелярию заставы, держа в руках листок бумаги.
— Вот телефонограмму от Ванюшки получил, товарищ капитан, — сказал он, не пытаясь скрыть радостной улыбки.
— Приезжает? — спросил начальник заставы.
— Так точно, Василий Петрович. Завтра шестнадцатичасовым. Хочу попросить вашего разрешения отлучиться на часок, чтоб встретить.
— Поезжайте, конечно. Только сено надо убрать, как бы опять не намокло.
— Не беспокойтесь, товарищ капитан. С утра все сделаем.
Старшина гордился сыном. Дома на стене рядом с портретом покойной жены висели цветные фотографии Ванюшки: на фоне Вестминстерского аббатства в Лондоне, собора Парижской Богоматери, памятника Гете в Веймаре. После окончания института младший Дащенков работал во внешторге и часто бывал за границей.
Всякий раз, придя со службы в свою опустевшую квартиру, старшина смотрел на эти фотографии сына. Он любовался ими и со своей старомодной двуспальной кровати перед сном и часто с радостным недоумением думал: неужели этот шикарный молодой человек— в модном костюме, в шляпе, с черным дипломатическим портфелем в руках — его Ванюшка, тот самый малыш, который родился и вырос на отцовской заставе, каждое утро ездил отсюда в школу, потом приезжал на летние студенческие каникулы, ловил рыбу в мутном Араксе и стрелял уток в непроходимых камышовых плавнях...
Правда, с тех пор, как сын стал работать во внешторге, визиты домой стали реже и короче. Он даже не приехал на похороны матери два года назад, в феврале, — был не то в Бразилии, не то в Аргентине, и ответил отцу телеграммой, что прилететь не может. С тех пор он пи разу не приезжал домой, старшина тоже не встречался с сыном в Москве, где тот жил — не совпадало время отпусков. Последние три месяца и того хуже; Иван не написал отцу ни одного письма. И вот эта неожиданная телефонограмма: «Буду во вторник московским. Встречай. Ваня».
Два года разлуки — срок немалый, и старшина думал, как теперь выглядит его сын, — раздобрел или, наоборот, похудел, мыкаясь по заграницам? В той ли должности или, может, повышен? Года три назад в одной из столичный газет его похвалили: «Знаток своего дела, И. Г. Дащенков достойно представляет за рубежом советскую страну». Прочитав эти строчки, старшина обрадовался больше, чем если бы написали о нем самом, берег газету и время от времени показывал ее кому-либо из солдат.
Вечером он прошелся по всей заставе, приказал подмести и без того чистый двор, в спальных комнатах придирчиво поводил пальцем по спинкам коек — нет ли пыли, зашел на кухню и проверил, чисто ли вымыты после обеда котлы. Ему хотелось, чтобы к приезду сына застава выглядела, как в праздник.
Домой старшине удалось прийти рано, сразу после боевого расчета, и он тут же, мурлыча себе под нос что-то веселое, стал наводить порядок — вымыл полы, перетер в буфете чайный сервиз, которым не пользовался после смерти жены, и вычистил кухонную посуду; с сыном они по возможности будут питаться дома, как при матери.
Спать старшина лег что-то около полуночи, заснул по привычке быстро, едва донес голову до подушки, а в половине пятого заговорил телефон, стоявший рядом на тумбочке. Дащенков мгновенно проснулся и взял трубку.
— Товарищ старшина, — донесся до него голос дежурного по заставе, — объявлен режим усиленной охраны.
— Сейчас иду, — ответил старшина и подумал: «Вот тебе и встретил Ванюшку».
Когда застава переходила на режим усиленной охраны, нечего было и думать об отпуске в город, разве что понадобится срочно отвезти секретный пакет в отряд, но на это было мало надежды: едва ли такое случится именно к тому времени, когда придет поезд, да и пошлют, конечно, не старшину, а сержанта Семенова, который помогает начальнику заставы читать шифровки.
Уже светало. Долина, в которой расположилась застава, еще была окутана мягкой тенью, но горел розово-белым огнем двуглавый снежный Арарат на фоне чистейшей синевы южного неба. Чуть тянуло сыростью с невидимого отсюда, но близкого Аракса, по которому проходила граница. Стояла настороженная предрассветная тишина, и, если прислушаться, то можно было услышать гортанные крики турецких часовых на той стороне реки.
В канцелярии сидели дежуривший ночью начальник заставы капитан Кобрин и его заместитель по политчасти лейтенант Симонян, тоже, как и старшина, поднятый с постели.
На столе у капитана лежал только что расшифрованный приказ, с которым он ознакомил старшину и зама. В ближайшие дни ожидались «гости» — особо важные преступники, числом до трех, которые, возможно, попытаются перейти границу на участке их заставы. Аналогичные приказы получили и другие, соседние заставы — справа и слева.
Общий план усиленной охраны границы был известен и утвержден давно, но всякий раз он требовал уточнения в связи с конкретно создавшейся обстановкой: сюда или отсюда ожидался нарушитель, опытный или новичок; намечался групповой или одиночный переход и многое другое, что требовалось учесть и составить оперативный план задержания нарушителей.
— Да, задал задачу товарищ полковник, — сказал начальник заставы, невесело хмыкнув.
— Не впервой нам, товарищ капитан, как-нибудь справимся.
— Что значит «как-нибудь», старшина! — воскликнул экспансивный лейтенант Симонян. — Отлично надо справиться, а не как-нибудь.
— Старшина именно это и имел в виду, Ким Аванесович, — сказал начальник заставы. — Конечно, все надо сделать на отлично.
— Может быть, моему Ивану это время переждать в городе? — осторожно спросил Дащенков.
— Думаю, что сын старшины не станет помехой в нашей работе.
До прихода московского поезда еще было далеко, и старшина занялся своими обычными делами. В восемь часов вместе с начальником заставы обошли двор, конюшню, помещения для собак, побывали в казарме, на кухне, сходили на луг, где на вешалах сушилось сено для ездовых и верховых лошадей. На охраняемом участке были места, по которым не могла проехать машина, и тогда выручали лошади.
— Без Кучеренко и Белых управитесь с сеном? — спросил капитан.
— Управимся, Василий Петрович. Я помогу.
Старшина вернулся на заставу, а капитан пошел к вышке, куда ночью послал наряд из самых опытных пограничников.
Обширное пространство вдоль границы поросло таким густым камышом, что только сверху удавалось охватить взглядом это зеленое море и учуять, увидеть натренированным глазом малейшее нарушение в буйном зеленом царстве — едва заметный след, который неизбежно оставлял за собой каждый, кто пробирался через камыши. Тут ходили и чувствовали себя как дома и дикий кабан, и шакал, и камышовый кот, и даже, правда очень редко, леопард, но опытный пограничник не только днем, но и при свете прожектора умел отличать их следы от следов, оставленных человеком.
