Глаза Витьки наполнились бессильными слезами. Он уже не стеснялся расталкивать тех, кто ему мешал.
Неожиданно для самого себя он налетел на стюардессу в кокетливой пилотке. Она была очень красива и очень изумлена.
— Дяденька, тетенька, пожалуйста, возьмите меня с собой! — сорвался Витька на причитающий голос, не достойный настоящего пацана. Но кто мог думать о пацанском кодексе в такую минуту?
— Что такое, Света? — спросил появившийся пилот.
— Да вот, мальчик…
— Пожалуйста, возьмите меня с собой! Я Витя Герасимович. Возьмите! Я для вас что хотите сделаю, только возьмите! Пожалуйста, дяденька, тетенька! Я вас очень прошу!
— Ты кто такой? — нахмурился пилот, положив руку ему на плечо. Витек готов был прижать эту руку к себе и не отпускать до тех пор, пока его не приведут на борт самолета. Это была сильная, надежная рука. Она не могла обмануть или предать.
— Я Витя, — непритворно всхлипнул он. Он столько раз притворялся плачущим на людях, что всерьез думал, что не умеет плакать по-настоящему. Оказалось, еще как умеет. Слезы рвались из него, как вода из сломанного крана. Только надежда не давала ему разреветься в голос, потому что объяснить что-либо он уже не смог бы.
— Ты Витя. Это я понял. А что случилось, Витя? Что ты здесь делаешь? — почти ласково спросил пилот, сдвигая на затылок свою фуражку и присаживаясь на корточки рядом с ним. От этого давление в каких-то глазных Витькиных кранах подскочило сразу на несколько атмосфер.
— Я просто хочу домой, дяденька. Я хочу домой. Пожалуйста, возьмите меня с собой. Я вас очень прошу. Мне здесь плохо… Я хочу улететь отсюда. Я все сделаю. У меня есть 150 долларов…
— Боже мой, — стюардесса вытащила из рукава маленький платочек и отвернулась.
Вокруг них начала образовываться толпа зевак.
— Витя, ты потерялся, да? Где твои родители? — погладил его по голове пилот. — Скажи мне.
— У меня мама в Минске. Там моя мама. Я копил денег на билет домой. Все лето. Но я их все потратил нечаянно. Дяденька, пожалуйста, не бросайте меня!
— Саша, — промокая глаза платком, позвала пилота стюардесса, — надо что-то сделать. В самом деле.
Сквозь толпу пробрались двое полицейских. Витька мгновенно спрятался за спину пилота. От него пахло сигаретами, совеем тонко — хорошей мужской косметикой и потом. И это был самый родной запах, с которым Витек когда-либо сталкивался.
— В чем дело? — спросил пилот по-английски.
— Вы знаете этого ребенка, сэр?
«Пожалуйста, скажи, что знаешь! — внутренне завопил Витька. — Скажи, что ты мой папа!»
— Он в чем-нибудь виноват?
— Сэр, мы спросили, знаете ли вы этого ребенка? Каков ваш ответ?
— Нет, но он просил о помощи. Мне кажется, к нему следует прислушаться.
— Он должен пойти с нами, сэр.
Витька прижался к спине пилота и решительно помотал головой.
— Дяденька, не отпускайте меня. Родненький, пожалуйста, не отпускайте, — буквально пропищал он, уже не в силах говорить. Он ни о чем не думал, испытывая лишь какое-то страшное чувство потери, не знакомое ему до сих пор.
— Он чем-то напуган, вы же видите, офицер, — повысил голос пилот.
— И мы хотели бы знать, в чем дело? — добавила стюардесса, также становясь рядом.
— Мы не хотим проблем, сэр. И не хотим, чтобы нам создавали проблемы. Просто передайте нам мальчика.
Наступила пауза, во время которой Витька, почти не дыша, смотрел на СВОИХ. И тут он начал понимать. Эта пауза означала, что Витькина неприступная крепость дала трещину. Авторитет нью-йоркских полицейских, даже если они шляются по аэропорту, без конца жрут пончики и играют в дежурной комнате в покер, слишком велик. Этот авторитет рушил любые стены и любые благородные порывы, как таран.
Витька обмер, увидев нерешительность пилота и виноватую растерянность стюардессы.
— Саша, может, позвонить Зайцеву? Он еще должен быть здесь… — предложила она какой-то неведомый Витьке, но, судя по всему, спасительный вариант.
— Подожди, надо узнать… Офицер, мы хотя бы можем узнать, что происходит?
— Не думаю, что это вас касается, но только из уважения к вам, сэр. Из полицейского департамента Джерси-Сити нам сообщили, что мальчик сбежал от своих усыновителей. Мы должны вернуть его.
— Но он просил о помощи!
— Это не наше с вами дело, — полицейский явно проявлял нетерпение. — Пусть разбираются соответствующие социальные службы. Таков закон, сэр.
Спасительная рука отпустила Витька. Он остался один, беспомощный, зареванный и преданный.
Он почти не слушал пилота, который говорил ему:
— Витя, ты должен пойти с полицейскими, но мы постараемся все выяснить. Позвоним кое-куда. Слышишь? Мы еще обязательно увидимся, парень. Держись. Мы найдем тебя. И не плачь. Хорошо?
Нет, он не собирался больше плакать. Как пацан он был унижен достаточно. Всюду чморики. Везде, Куда ни посмотришь. Одни поганые чморики.
Другая рука взяла его за плечо. С толстыми пальцами, похожими на сосиски в хот-доге. Только кетчупа не хватает. Интересно, сломаются ли они, если их укусить посильнее? И тогда сразу появится кетчуп. Красный, красный…
— Не глупи больше, парень. О’кей? Тебе же дороже станет, — сказал полицейский, ведя его сквозь неохотно расползающуюся в разные стороны толпу к служебному входу.
Нет, глупить он не станет. Хватит на сегодня глупостей. Сбежать снова не получится. Коны здесь знают свое дело.
* * *
Кристина все ходила и ходила под моросящим дождем, не в силах превозмочь дрожащую нервную робость. Как будто она снова стала маленькой девочкой, провинившейся за что-то, осознававшей свою вину и потому теперь боявшейся идти домой.
Однажды в детстве ей случилось проучить соседскую девчонку за насмешки. Кристина с подружками пекла в песочнице пирожки. Анечка (кажется, так звали маленькую насмешницу), дочь не бедных даже по советским временам родителей, вышла из подъезда вся такая чистенькая, аккуратненькая и со скептическим видом приблизилась к песочнице. Минутку постояв рядышком, она закатила глазки, театрально вздохнула и произнесла: «Дурочки вы. Никакие это не пирожки. Это же просто песок — и все». Кристина помнила то всеохватное чувство протеста против этого пренебрежения и легкости, с которой маленькая напыщенная дрянь разрушила их уютный мир. Да, пирожки были из песка, да, им еще надо было расти и расти до возраста своих мам, но Кристина интуитивно чувствовала, что Анечке хотелось не столько сказать им правду, сколько унизить, показать свое превосходство.
Кристина посмотрела на примолкших, подавленных подружек, встала и с удовольствием запустила комком песочного «теста» в довольную собой Анечку. На ее цветастом сарафанчике мгновенно образовалась некрасивая клякса.
