Зазевавшийся Саша не сразу понял, что пора сопротивляться, и заполучил две мушки рядышком на левой щеке, что означало склонность к галантным похождением и жажду поцелуя.
– У нас мало времени, - сказала дама, поглядев на дорогие часики, висевшие у нее на шее.
– Я говорила, что незачем заезжать к этому варварскому князю, - отвечала компаньонка. - После того, как они с Перреном так страшно кричали друг на друга, я еще удивляюсь, что он вообще у нас появляется.
– Это все из-за глупости, которую сделал де Берни. Ему, когда стало ясно, кто любовница того петербуржского офицера, следовало послушаться князя, оставить офицера в покое и отпустить его с миром. А он продолжал игру…
– И доигрался. Но кого бы не соблазнил тот прелестный букет лилий?
– Не для меня он добывал тот букет, это был бы слишком дорогой подарок. Я едва выпросила его на два вечера поносить…
Саша навострил уши - вот теперь разговор сделался весьма любопытным!
– Будь умницей, Розина, - сказала дама, - и мы вместе, отделавшись от Перрена, уедем в Петербург. Но для этого придется помочь князю в его беде. Я готова принять участие в добром деле - если он нам за это неплохо заплатит.
– Если узнает Перрен, он нас убьет…
– Он ничего не сможет нам сделать.
И далее речь пошла о каких-то парижских похождениях этого загадочного Перрена.
Меж тем карета, повернув налево, катила довольно долго и наконец, сделав еще крутой поворот, встала во дворе.
– Вставай, дитя мое, - сказала дама. - Вот мы и прибыли.
По обстоятельствам Саше пришлось выходить из кареты первым - иначе дамы в их пышных юбках принуждены были бы через него карабкаться. Он вышел - и обнаружил себя в небольшом, но ухоженном дворике, даже более того - ворота, отворившиеся, чтобы принять карету, еще были распахнуты, а привратник пустился в беседу с лакеем, несущим коробку на манер шляпной картонки.
Дом был розовый, несколько странный на вид - не с балконами, а с открытым каменным гульбищем во втором жилье, длинным - почти во весь фасад.
Следовало бежать. Удирать следовало стремглав!
Тем более, что на крыльцо вышел кавалер, распростер дамам объятия и устремился самолично вынимать их из ареты, причем тут же по-свойски расцеловал.
Чем-то этот кавалер вдруг сделался для Саши подозрителен. Улыбчивость и статность, приятная дородность вроде и внушали расположение, однако…
В отличие от архаровцев, для Саши слово написанное означало куда больше, чем слово прозвучавшее, и даже чем понятие, этим словом означаемое. Написанные слова он помнил крепко. А тут возникло ощущение, что темноглазый и темнобровый мужчина чем-то знаком, как если бы Саша о нем в книге прочитал…
Но он не читал книг, в которых сочинитель преподносил бы словесные портреты, он читал книги научного содержания или же великолепные французские трагедии. Портрету взяться было неоткуда. Брови? Так многие щеголи их подбривали и красили, чтобы образовались две изящные дуги… Французская речь? На то он и француз…
Саша встал пнем, долго и мучительно пытался вспомнить, где, на каких страницах, ему попадалась эта рожа. И вдруг сообразил - не в ней дело, в пуговицах! Что-то такое пуговичное застряло в голове. Чьи-то приметы на бумаге, для прочтения вслух архаровцам, и особо почему-то было сказано про серебряные пуговицы одинакового фасона, только на кафтане большие, а на камзоле поменьше. Ну вот же они!… И наряд модного цвета, серовато-зеленого, вроде бы зеленая ткань пыльцой присыпана.
Наконец озарило - это же приметы того молодца, что увез из модной лавки недоросля Вельяминова (с легкой руки Архарова иначе бедолагу в полицейской конторе уж не звали) и завез его в тайный игорный дом!
И страницу прочитал вслух Устин, а потом ее взял Саша, просмотрел еще раз…
Но описание наряда в памяти застряло, а описание лица отчего-то выветрилось. Саша напряг все свои способности, составляя словесный портрет, чтобы запомнить его слово в слово и тут же бежать на Лубянку. Хоть что-то доброе и он, выходит, способен совершить! Хоть и нечаянно.
– Ростом с Федора, ежели снять с каблуков, рылом кругловат, в меру пузат, так что последняя на камзоле пуговичка, будучи застегнута, очень даже пузо обрисовывает, так что камзол морщит…
Затем полагалось хоть одним словечком обозначить глаза, волосы, прямизну носа и бородавки, буде обнаружатся.
– Глаза темные под темными же бровями домиком, а красит их или нет - того издали не понять, нос и рот обыкновенные, волосья напудрены и уложены в две букли, сзади зеленоватый бант и коса в мешочке… кажись, все…
Вот теперь бы и бежать.
Ан нет.
Саша замер, глядя на этого человека во все глаза.
Он начал вспоминать все, с ним связанное.
Беспечно болтающий по-французски кавалер, надо полагать, и впрямь был тем, кто увез из модной лавки недоросля Вельяминова и свел его с шулерами. А из-за шулеров, коли верны догадки Архарова и архаровцев, застрелился гвардеец Фомин… и подумать-то об этом тяжко…
И письмо от парижанина Габриэля де Сартина тут же вспомнилось. Хоть отвечал-то на него Клаварош, а первым читал Саша, и на пару с Клаварошем они перевели его Архарову во всех подробностях, каких слов не знал по-французски Саша - те знал, естественно, Клаварош, а чего не мог сказать по-русски Клаварош - передавал, как умел, Саша…
Стало быть, тот притон, который вся Лубянка ищет и сыскать не может, сам вот-вот примет секретаря Колобова в объятия?! Господи Иисусе!
Дама с компаньонкой вспомнили про Сашу и окликнули его с крыльца.
– А это, господин де Ларжильер, наше новое приобретение, мы модистку с Ильинки переманили! Скромница и немногословна - как раз такая девица нам нужна взамен наглой мерзавки Туанеты.
– Вы, милая Луиза, блестяще умеете находить и приручать людей.
– О, я ее не искала! Бедную девушку сбила карета, мы всего лишь хотели оказать ей помощь…
Саша, которого разом произвели и в бедные девушки, и в модистки, и в скромницы, и в жертвы опрометчивой езды, тем не менее отметил: де Ларжильер! Была, была эта фамилия в показаниях! Была!
Вот теперь следовало принимать решение…
– Как вас звать, дитя мое? - спросил, спускаясь, вальяжный кавалер.
Саша с француженками дела не имел, разве что с героинями трагедий, так их звучные имена сейчас совершенно не годились. Назваться Федрой или Ипполитой он никак не мог. А вот одно пригодное из памяти выскочило - давным-давно, когда они с Устином писали для графа Орлова, отъезжающего в Санкт-Петербург, донесение по охоте за шайкой мародеров и по взятию их в плен, была в доме князей Ховриных француженка-гувернантка…
– Тереза Виллье, к услугам вашей милости, - совсем тихо сказал он. И совсем низко склонил голову в беленьком чепце с голубой ленточкой.
– Она согласна! - воскликнула Луиза.
– И точно скромница, - заметил кавалер де Ларжильер. - Юбка до пят. Проследите, Луиза, чтобы более в нашем доме таковой скромности не водилось.
Луиза рассмеялась. Тут же компаньонка схватила Сашу за руку и потащила на крыльцо.
Юбки в том году еще носили короткие, хотя к тому и шло, что они удлинятся. Видны были башмачки и даже щиколотки - у кого стройные. Молодежь на Ильинке ножек не прятала. А вот Саша, оказывается, прятал - хотя это вышло само собой. Во-первых, в кладовке у Шварца других подходящих юбок не сыскалось, во-вторых, дамских туфелек он там не держал, и потому Саша пошел на первое в своей жизни наружное наблюдение в обычной своей обуви - в тех самых туфлях, в которых ходил по архаровскому особняку. Были они обыкновенные, черные, со скромными пряжками и с тупыми, чуть округленными носами. Ни одна женщина, хоть краем глаза на них глянув, не признала бы их за дамские. Так что длинные юбки оказались даже кстати.
Еще можно было вырваться и убежать, еще были открыты ворота!
Но Саша решил - нет уж, если сейчас дать деру - потом он вовеки не найдет этой улицы и этого дома. Надо все высмотреть подробно - и тогда уже, ночью, скрытно, выскользнуть и уйти, оставляя в известных местах знаки.
Можно известки где-нибудь отломить и ставить белые крестики - про такое он уже однажды читал…
Двигал им отнюдь не азарт - Саша по натуре был тих и склонен к созерцанию. Но при этом имел некоторое самолюбие. Со стороны его было не разглядеть - во всяком случае, ни Архаров, ни архаровцы о нем не подозревали. Саша сам ставил перед собой цели и сам перед собой отвечал за их достижение. Сейчас ему было попросту стыдно за то, что он испугался дикого азиата и не смог так распорядиться своим дыханием, чтобы его надолго хватило, а разогнался, от напряжения сил утратил разум и грохнулся прямо посреди улицы.
Именно стыд перед собой удержал его и приказал не ерепениться, а следовать за компаньонкой туда, куда она ведет.
– Меня зовут Розина, - быстро говорила на ходу компаньонка. - Идем скорее, что ты плетешься? Жить будем в одной комнате. Там есть большой шкаф и умывальник. Два платья проклятая Туанета оставила, но чепцы забрала, тебе понадобятся чепцы, сейчас я дам тебе батист, ленты, ты быстренько сделаешь два - себе и мне, но не дормезы, а по новому образцу, только ленты положишь не слишком яркие, ну да что я тебя учу…
