прикоснулся к столешнице рядом с двумя кучками сторублёвых банкнот.
— Алексей Михайлович, ещё мне нужен адрес Виктора Фролова, — сказал я. — Сейчас.
Постучал пистолетом по столу.
Лёша поправил на руке перстень. Взглянул на меня. Хмыкнул.
— Ну… можно и так, — сказал он. — Почему бы и нет.
Соколовский тряхнул головой и сообщил:
— Фролов живёт на моей улице. Там, ближе к мосту. В доме своего дяди. В двадцать девятом… кажется. Там двухэтажный дом, синий деревянный забор и большая шелковица у ворот. Около входа в сам дом посажена пальма. Ты увидишь её с улицы. Не ошибёшься. Виктор Семёнович сейчас проживает один. Но в доме два больших пса. Осторожно с ними.
Лёша взял в руку красно-белую пачку «Marlboro», вынул из неё сигарету.
Я кивнул и сказал:
— Алексей Михайлович, мне тоже нужны гарантии.
Соколовский с показным удивлением развёл руками — в ярком свете ламп сверкнули позолоченный браслет и камень на перстне.
— Гарантии чего? — спросил Лёша.
— Того, что информация о нашем с тобой разговоре не выйдет за пределы этого кабинета, — ответил я. — Не хочу, чтобы о ней узнал мой младший брат. Или твои московские друзья.
— Моего честного слова тебе не достаточно? — спросил Соколовский.
— Мне нужно нечто материальное.
Соколовский пожал плечами. Повертел между пальцами сигарету.
— Какими ты видишь эти гарантии? — спросил он.
— Написанными на бумаге.
Лёша пожевал нижнюю губу и ответил:
— Ладно.
Он вынул из ящика лист белой бумаги, положил его перед собой. Сменил в правой руке сигарету на шариковую ручку. Поднял на меня глаза — я прочёл в его взгляде вопрос.
— Диктуй, — произнёс Соколовский.
— Я, Алексей Михайлович Соколовский, находясь в здравом уме и твёрдой памяти, действуя добровольно…
Лёша усмехнулся, но не прервал процесс письма.
— … Заявляю, что это я организовал убийство Васи Седого…
Соколовский вскинул голову.
— Что? — сказал он. — Причём тут Вася?
Я большим пальцем сдвинул на ПМ флажок предохранителя — Лёша перевёл взгляд с моего лица на пистолет.
— Притом, Алексей Михайлович, — сказал я. — Разглашение этой информации невыгодно ни тебе, ни мне. Ты согласен с этим? Вот только я сомневаюсь, что ты промолчишь о моём участии, когда тебя возьмут за жабры. Поэтому мне не выгодно тебя сдавать ни ментам, ни кому-либо ещё. Но и ты теперь трижды подумаешь, прежде чем меня подставишь. Это справедливо, не так ли?
Соколовский посмотрел мне в лицо и ответил:
— Пожалуй.
— Тогда пиши, Алексей Михайлович. Не отвлекайся.
Я пистолетом указал на лежавшую рядом с Лёшей бумагу.
Соколовский кивнул.
— Ладно, — сказал он. — Пожалуй, тут ты прав. Дмитрий Иванович, повтори. Что ты там говорил о Васе Седом?
Лёша склонился над столом и размашистым почерком увековечил на белой странице продиктованные мною фразы.
— Сегодняшняя дата и подпись, — подсказал я.
Шагнул к Соколовскому. Понаблюдал за тем, как Лёша украсил страницу своим автографом.
Лёша сделал финальный росчерк на бумаге, уронил на стол ручку и с нескрываемым недовольством спросил:
— Что ещё?
— Это всё, — ответил я.
Приблизился к Соколовскому, схватил его за руку. Приподнял украшенную золотым перстнем руку на уровень Лёшиного лица, чтобы на ней остались следы пороха. Лёша вздрогнул. Но он не сопротивлялся — от неожиданности. В свете ламп блеснул глобус, сверкнули капли пота на Лёшином лбу. Чуть сместилась к краю стола написанная хозяином кабинета записка… предсмертная. Я поднёс пистолет к голове Соколовского и плавно нажал на спусковой крючок.
Глава 20
Растревоженный пистолетным выстрелом дом Соколовского я покинул через окно спальни на третьем этаже. Спустился вниз без особых проблем: выбранный мною маршрут будто бы изначально планировался архитекторами дома, как путь для быстрого и безопасного отступления. Через погружённый во мрак сад я добрался до забора, выбрался со двора Соколовского никем не замеченный. Порадовался тому, что мой велосипед всё же дождался меня за кустами шиповника.
Почти квартал я прошёл пешком. Прислушивался к многочисленным голосам прятавшихся в траве цикад, посматривал сквозь доски заборов во дворы домов на улице Крупской, любовался луной и звёздами. Всё ещё чувствовал запахи табачного дыма и сгоревшего пороха: они то ли задержались у меня в носу, то ли ими пропиталась моя одежда. Машины мимо меня проезжали нечасто. Пешеходов я не встретил — обитатели этого района будто бы не выходили по вечерам за ворота.
Я всё же взобрался на велосипед и медленно покатил по пологому склону. Ехал почти беззвучно. Недавно смазанный велосипед не скрипел — лишь тихо шуршали по асфальту шины. Фонари на улице Крупской светили исправно. Ямы на тротуаре встречались крайне редко. Пару раз я заметил перебегавших через дорогу ежей (на окраинах Нижнерыбинска они были частыми гостями). То и дело слышал за заборами звон цепей и лай собак (он будто бы указывал направление моего движения).
У дома с синим деревянным забором светили сразу три фонаря, один из которых стоял в трёх шагах от калитки (неподалёку от той самой шелковицы, о которую мне говорил Соколовский). За забором при моём появлении раздался зычный собачий лай — его тут же подхватил другой собачий голос (потоньше, с истеричными интонациями). Собаки со стороны двора бросались на забор по ходу моего движения, совали носы между досками, скалили клыки, клацали зубами и шипели.
Я остановился около калитки, спешился. Взглянул на номер дома — убедился, что Лёша правильно мне его озвучил. Псы во дворе дома ненадолго притихли, словно опешили от моей наглости. Но тут же с новой силой залились лаем. Они ударялись лапами о калитку, громыхали запорами, посматривали на меня в зазоры между штакетинами. Я положил на газон около забора велосипед. Поправил на спине за ремнём пистолет. Отыскал рядом с калиткой чёрную кнопку звонка, ткнул в неё пальцем.
Свет на крыльце дома вспыхнул лишь после третьего нажатия на кнопку звонка у калитки. Собачий лай за забором к тому времени уже напоминал хрипы и визги. Дверь дома приоткрылась. Я увидел шагнувшего на крыльцо невысокого толстяка. В прошлой жизни я видел изображения Виктора Фролова лишь на картинках, что красовались перед выборами девяносто второго года едва ли не на каждом столбе. Вынимал я тогда листовки с агитками Фролова и вместе с газетами из почтового ящика.
Я отметил, что лицо появившегося из дома толстяка вполне походило на
