в начале зимы — даже это больше не будет правдой.
Цунами, исходящее из Чариса, просто похоронило бы могущественное воинство и армию Бога на поле битвы. Это было очевидно и для него, и для Мейгвейра, как бы решительно Клинтан ни продолжал настаивать на том, что человек, вооруженный камнем и непобедимым духом Божьим, превосходит любого когда-либо рожденного и вооруженного винтовкой еретика. И поскольку не было никакой надежды помешать разросшемуся торговому флоту Чариса доставить это постоянно растущее количество оружия своим армиям, единственной надеждой Матери-Церкви было найти способ уничтожить сами армии до того, как их приливная волна уничтожит все на своем пути. Что, учитывая прошлые заслуги армии Бога и ее союзников, было бы… нетривиальным испытанием, — язвительно подумал Дючейрн.
— Как ты действительно думаешь, насколько вероятно, что Рейнбоу-Уотерс сможет следовать своему плану предстоящей кампании? Я имею в виду его настоящий план, а не тот, который он официально представил на утверждение.
— Ты заметил это, не так ли? — Мейгвейр криво улыбнулся казначею. — Он тщательно спрятал все это в разделе «непредвиденные обстоятельства», не так ли? — Капитан-генерал восхищенно покачал головой. — Только между нами, мне никогда особо не нравились харчонгские бюрократы. Мне всегда казалось, что они еще хуже наших бюрократов! Но бывают времена, когда такой хороший, грубоватый военный, как я, может только с благоговением и восхищением наблюдать, как они танцуют кругами вокруг своего начальства.
Дючейрн усмехнулся, но Мейгвейр был прав. Рейнбоу-Уотерс — или, по крайней мере, кто-то из его персонала — очевидно, разбирался в тонком искусстве запутывания даже лучше, чем большинство харчонгцев, и граф точно знал, что хотел услышать Жэспар Клинтан. Дючейрн был совершенно уверен, что он также оценил то, как монументальная преданность Харчонга Матери-Церкви заставила великого инквизитора гораздо больше доверять харчонгскому командующему, чем кому-либо другому. Он, безусловно, сыграл на этой склонности с непревзойденным мастерством! Его официальные депеши были полны наступательного духа, указывая на то, каким образом его укрепления и огромные склады снабжения позволят ему действовать с гораздо большей свободой, как только погода позволит начать общее наступление. И в то же время, конечно, они обеспечивали безопасность от любого внезапного, неожиданного шага еретиков.
На что он очень тщательно не указал, так это на то, что у него не было абсолютно никакого намерения давать какие-либо общие авансы, которые он изложил с таким энтузиазмом в деталях, независимо от базы снабжения или нет. Его расчет военных реалий, которым он поделился в частном порядке с Мейгвейром через устный отчет, переданный архиепископом воинствующим Густивом Уолкиром, заключался в том, что непрерывный, быстрый огонь новых винтовок и револьверов чарисийцев в сочетании с их переносными угловыми пушками и более тяжелой артиллерией сделает любое нападение непомерно дорогим. У него было достаточно людей, чтобы «выиграть» по крайней мере несколько наступательных сражений, просто бросая тела во врага, но этот процесс выпотрошил бы даже могущественное воинство Бога и архангелов. И, учитывая большую мобильность чарисийцев, любая атака, которую он предпринял, какой бы блестящей она ни была, вряд ли окажется решающей, поскольку он не мог помешать своим врагам оторваться и ускользнуть от преследования.
Он не сказал об этом ни единого слова ни в одном из своих письменных отчетов. Признание того, что Мать-Церковь не может выстоять в войне со своими врагами и победить, было не тем, что Жэспар Клинтан хотел услышать, даже от харчонгца. И, несмотря на его… прагматичное понимание реалий, с которыми он столкнулся, сам граф был далек от поражения, потому что он также подсчитал, что те же самые реалии благоприятствовали защите, кто бы ни защищался. Прямо столкнувшись с этой отправной точкой, он продолжил отбрасывать свод правил — даже совершенно новый, разработанный армией Бога — и создал совершенно новый оперативный подход. Он даже придумал термин, чтобы обобщить свое новое мышление: «тактическая защита / стратегическое нападение», как он это назвал. И, судя по описанию Мейгвейра, это показалось Дючейрну похвально ясным и логичным.
Граф не собирался просто ложиться и умирать — или убегать — всякий раз, когда наконец появятся чарисийцы. Его «глубокая оборона» замедлила бы их атаку, обескровила бы их силы, вынудила бы их использовать живую силу, оружие и боеприпасы, пробиваясь через одну укрепленную позицию за другой. А затем, в тот момент, когда они будут полностью растянуты, он начнет свое контрнаступление. Если повезет, враг будет выведен из равновесия и отброшен назад, возможно, даже полностью или частично окружен и уничтожен по частям. По крайней мере, его армии должны быть в состоянии вернуть свои исходные позиции за гораздо меньшую цену, чем та, которую заплатил противник, чтобы сначала отбросить их назад.
На самом деле, разницы в ценниках может быть — может быть — достаточно, чтобы компенсировать нелепую способность чарисийцев создавать новые мануфактуры из воздуха. В самые мрачные моменты Дючейрн подозревал, что в темноте светит надежда, но он знал, что это наверняка был единственный подход, который давал хотя бы малейшую возможность успеха.
Без сомнения, если бы стратегия Рейнбоу-Уотерса была честно объяснена Клинтану — чего, слава Богу, никто не собирался делать, — великий инквизитор осудил бы ее как пораженческую, поскольку она отдавала инициативу врагу. Возможно, он даже был прав насчет этого. Проблема заключалась в том, что любая другая стратегия просто привела бы к гораздо более быстрому краху Матери-Церкви.
Дючейрн поморщился, когда употребил существительное «крах» даже в уединении своих собственных мыслей, но притворяться не было смысла. Он и его ужасно перегруженный работой персонал проделали лучшую работу по поддержке финансов Матери-Церкви, чем он когда-либо смел надеяться. И все же, несмотря на все чудеса, которые они сотворили, они всего лишь переставляли шезлонги, когда под ними рушился корабль. Потоки доходов оказались лучше, чем прогнозировалось, и первоначальная реакция на его «облигации победы» была гораздо более благоприятной, чем ожидалось, тем не менее гражданская сторона экономики балансировала на грани краха. Он объявил о замораживании как заработной платы, так и цен, и ввел нормирование — управляемое приходскими священниками — самых важных товаров, подкрепленное всей мощью инквизиции, но это привело лишь
