И это была одна из немногих мыслей, посещавших его голову и не вызывавших озлобленности и раздражения. Если в детстве он ненавидел своего неизвестного отца, то в колонии стал как-то незаметно относиться к нему с симпатией.
Ну и что, что мать бросил? Такую оторву каждый бросит. Хорошо уже то, что отец оказался, скорее всего, мужиком крепким.
Крепким стал ко времени выхода из колонии и Дробов.
Когда к репутации «бешеного» добавилась слава «качка», Дробова и вовсе стали обходить стороной.
Его, конечно, побаивались. Но сказать, что сильно уважали, было бы явным преувеличением. Не было в Дробове ничего такого, что притягивало бы других, — ни ума, ни образованности, ни особых талантов, ни привлекательной внешности или симпатичных черт характера.
И сколько бы ни уверял себя Дробов — и раньше, до колонии, и там, за черной «колючкой», и потом, на относительной «свободе», что не нуждается он ни в женской любви, ни в мужской дружбе, в глубине души ему конечно же хотелось и того, и другого.
Оказавшись в своеобразном жизненном вакууме, когда человек в поисках признания выбирает себе один из двух путей — умственного или физического совершенствования, Дробов однозначно выбрал второе.
И чем больше он качался, чем больше прибавлялось силы, тем легче было отбирать у слабых и хилых их «пар- чушки» — ибо «качка» требует еды...
Из колонии Дробов вышел с накачанными мышцами рук, плечей, спины. Для чего помногу раз поднимал он в положении стоя и лежа разные железяки, собранные им в промзоне, — они там валялись в большом изобилии.
Твердыми стали мышцы. А сердце и раньше мягким не было.
Специальности толковой ему приобрести не довелось. По «малолетке» работал на циркулярной пиле, потом на алюминиевом заводе таскал опоки — не столько для труда, сколько для тренировки. Силы прибавлял.
А ум и душа отдыхали. Дробов не хотел их особенно тревожить.
С накачанными мышцами и без головы можно обойтись.
И злоба Дробова отдыхала до поры тоже...
Она дремала в Дробове до той минуты, покуда его кто- нибудь не задирал, что случалось по понятным причинам все реже и реже.
Или пока не попадали на его пути — ну, это уже после колонии — какие-нибудь чистенькие и благополучные людишки, которых он ненавидел так сильно, что мышцы болели.
Один раз он отметелил случайно попавшегося на пути студента, поздним вечером возвращавшегося со свидания. Уж больно он благополучным показался — шел себе в белой рубашке, чистенький, и что-то напевал. Ну, он и дал ему! Завалил, долго и остервенело бил ногами в пах, по почкам. Когда почувствовал, что боль в затылке проходит, перестал. Но студент уже не шевелился. Так и не знал Дробов, забил ли он того студента насмерть, или тот оклемался, вылечился.
Как-то незаметно жизнь шла. Колония, свобода, снова колония — уже взрослая — и снова, после короткого срока за кражу, — свобода.
После третьей короткой отсидки он устал. Все так же качал мышцы, не уставая. А душой, или тем, что у него было вместо души, устал.
Устроился слесарем тепловой установки в психбольницу.
Стояла психушка в городе как бы на отшибе, на краю областного больничного городка. Сарай-дровяник, где он когда-то потерпел фиаско, его уже не выводил из себя. Ночные поллюции у него давно кончились. И сексуальное наслаждение он давно получал не от женщин, даже не от распространенного в колонии онанизма, а в момент физического насилия.
Когда он бил, бил, бил — в лицо, в пах, в грудь, по почкам неизвестного ему человека, — не важно, мужчину или женщину, — испытывал сладостный оргазм. Но надо было быть осторожным. И он был осторожным.
Казалось, после последней ходки на зону этот мрачновато смотрящий исподлобья «качок» действительно завязал—ни краж, ни разбойных нападений. Избитые же до полусмерти люди, время от времени привозимые в приемный покой горбольницы, не могли связно рассказать, кто и за что на них напал.
Дробов после последней ходки чурался чужих компаний. В психушке — понятное дело, друзей много не насобираешь. Чужих чурался, а своей компании у Дробова не было. Но он уже сложился для своей компании, сложился как человек банды. Еще до того, как на него вышли братья Ахтаевы.
Банда
Банды складываются по-разному. Иногда у истоков стоит пахан будущей банды, который и подбирает себе кентов по какому-то ему понятному принципу. Например, только тех, с кем сидел, кого лично знает. Или если, скажем, во главе будущей банды стоит известный спортсмен, то и своих подельников он в основном отбирает из своего вида спорта — бокса, борьбы, стрельбы и т. д.
Часто банды подбираются по специальностям — есть глава банды, умеющий и любящий стрелять, он подбирает отличного водителя, грамотного взломщика, крепких «быков» для прикрытия.
Банда Ахтаевых складывалась, если так можно выразиться, по группе крови.
В ней были изначально братья Ахтаевы. А остальных подбирали в зависимости от готовности пролить чужую кровь.
Ну, и специальность тоже учитывалась.
У Сергея Дробова была репутация качка, душителя, «удава».
Тем и был банде интересен: братья Ахтаевы знанием анатомии и большой физической силой не отличались; Ильдару нанесли 38 ран, пока не посчитали его мертвым.
И то, что он выжил, его счастье.
Банде нужен был человек, учитывая ее будущую специализацию, обладавший большой физической силой и способный в неудобном положении лишить человека жизни, по возможности избежав при этом крови и криков жертвы.
Нужен был душитель.
Дробов на эту роль подходил как никто другой.
Во-первых, он был силен и злобен.
Во-вторых, не желая ходить в «шестерках», не рвался и в паханы. Романа Ахтаева такой расклад устраивал.
— «Жмура» быстро сделать можешь? — спросил он при первой встрече Серегу Дробова.
—А то...
-Чем?
— Чем надо?
— Сзади удавкой?
— Проще простого. Кого?
— Водилу. Есть на тачки хорошие покупатели. Но надо конкретные тачки — заданного цвета, марки. Находим тачку, садимся, я — спереди, ты — сзади. Удавку на шею, — и без крови, не испортив обивку выстрелами, берем машину. Как тебе план?
— Нормально.
Технология быстрого лишения жизни владельцев автомашин была отработана еще на первой «стрелке».
Дробову, мужику хотя и взрывного темперамента, но до поры до времени человеку спокойному, нелюдимому и неразговорчивому, такой расклад нравился.
Не надо кричать, угрожать, суетиться, не надо махать ножом, сея вокруг брызги крови.
Сдавил горло, отпустил, и «жмур» готов.
И главное — не надо ему, умирающему, в глаза смотреть.
Страсть как не любил этого дела Сергей Дробов.
Потренировались на свернутом одеяле в брошенной без колес и мотора старой «Волге» возле гаражей. Дробов сел на заднее сиденье с Веней. Роман — на переднее, с водителем.
Роман приставил «жертве» к горлу заточку, Дробов сзади накинул на шею удавку, сдавил. Веня сбоку ударил кастетом в правый висок.
— Должно получиться, — удовлетворенно заметил Роман.
— Когда на дело? — нетерпеливо спросил Веня.
— А, копытом бьешь, братан? Скоро, скоро. Есть заказ на черный «ВАЗ». Хех-хе, в рифму вышло. Может, во мне поэт умер?
— Пусть наши враги все умрут, — безапелляционно вдруг проворчал Сергей Дробов.
Роман удивился разговорчивости нового члена банды, но промолчал. Помолчав, заметил:
— Заказ конкретный, нужен черный «ВАЗ». За точность заказа — надбавка.
—А сколько? — не утерпел Веня.
— Это уже мои проблемы, братан. А твоя проблема — бей в висок, чтоб дух вон. Сумеешь?
—Дурное дело нехитрое.
— Э, нет, дурное-то как раз и хитрое.
