— А меня Аня.
— Так я же не любопытный…
Валентин опять вздремнул. Чуткий сон часто прерывался явью. Качался потолок, плыла куда-то круглая чугунная отдушина. Под утро свеча потухла, вагон остыл. Валентин поежился и, окончательно прогнав сон, широко раскрыл глаза. Снизу, из наполовину забитых фанерой окон, на полку проникал серый свет раннего утра. В этом свете Валентин увидел склонившееся к нему лицо вчерашней девушки. Она казалась бледной. Волосы, выбившиеся из-под косынки, падали на лоб, большие влажные глаза в упор смотрели на него.
— Чего ты? — спросил удивленно Валентин.
— Простите, Валя, — вдруг почему-то на «вы» заговорила она. — Вы очень любите свою Нину?
— Очень, а что?
— Значит, есть на свете настоящая любовь?
— Конечно, есть, Аня.
— Спасибо. Простите, что я была с вами такая дура. Я думала, что любому мужчине все равно, с какой девчонкой флиртовать. Думала, что мужчины никогда не сознаются, что женаты или имеют невесту. Прощайте. Сейчас моя станция…
— Прощайте, Аня. Желаю вам встречаться с хорошими, честными людьми. Желаю вам найти хорошего жениха.
— Спасибо, Валя. Вы очень добрый…
Она ушла, а Валентин достал из кармана фотографию Нины и долго рассматривал ее в неясном свете.
Потом спрыгнул вниз и вышел в тамбур. Там и простоял до нужной станции.
Сейчас он увидит Нину. Вот и перрон. Валентин повис на подножке и жадно всматривается в толпу встречающих. Мелькают знакомые лица. Вон Бережко с Вовочкой Васюткиным… Нина, наверное, где-нибудь тут же… Не дождавшись остановки поезда, Валентин прыгнул с подножки и начал пробираться к тому месту, где увидел знакомых.
Бережко спешил ему навстречу с какой-то странной улыбкой. Васюткин издали махнул ему рукой и зачем-то начал копаться во всех своих карманах. Валентин заподозрил недоброе. Глаза его мучительно искали Нину. И первые его слова были:
— Где Нина?
Бережко все с той же странной улыбкой обнял его.
— Да постой ты, дай хоть поздравить с офицерским званием-то…
И почему-то слишком торопливо заговорил Васюткин:
— Кончил? Ну, вместе поедем фашистов бить!
— Где Нина? Почему не отвечаете?
— Валька, ты, ей-богу, не нервничай, все будет нормально… Нина в госпитале.
— В госпитале? Какого же черта вы мне тут всякую ерунду мелете! Говорите же, что случилось?!
— Да ты возьми себя в руки, — уже без улыбки посоветовал Бережко. — Нина ждет тебя. Сейчас все узнаешь. Едем.
В госпитале на Валентина надели халат, и он в сопровождении сестры прошел в палату, где лежала Нина. По лицам многих медработников Валентин понял, что дела его подруги очень плохи, и его охватило отчаяние. Строгость белых стен и халатов, блеск никелированных кроватей, запах медикаментов усиливали этот приступ. Он впервые почувствовал себя слабым и несчастным.
Нина лежала на боку, лицом к стене. Пряди светлых волос разметались по белизне подушки. Валентин нагнулся к ней и взглянул в ее лицо. На нем лежало выражение детской покорности, в уголках глаз блестели слезы. Она, кажется, плохо видела.
— Это ты, Валя?
— Нина! — вскрикнул он. — Ниночка… Что же с тобой сделали?!
— Ничего… Мне не больно… Валя, Вася ни в чем не виноват. Он скоро придет. Он очень хороший инструктор…
Валентин понял, что Нина бредит, и ему стало страшно. Он почувствовал себя таким беспомощным, что чуть не расплакался. Дрожащей рукой гладил ее волосы, целовал ее в глаза… Потом его увели. Словно сквозь сон он видел врачей и медицинских сестер в белых халатах. Лица у всех строгие, торжественные. В садике перед госпиталем его познакомили с черной нерусской девушкой, и Бережко что-то объяснял: Нина, Джамиле, Дремов… Еще он говорил о Клавочке Лагутиной, которая тоже почему-то лежала в госпитале; мелькнула фамилия Янковских. Но смысла слов Валентин не улавливал. Все было как во сне. Он не знает, сколько времени пробыл в садике перед госпиталем. Запомнилось только, что когда его снова позвали, солнце было красным, тревожным.
К нему вышел весь белый старик хирург. Он взглянул на Валентина темными ввалившимися глазами из-под нависших седых бровей и, молча пропустив его вперед, проводил до палаты. Палата была розовой от закатных лучей. Ветер качал за окном ветви с пожелтевшей листвой, и на стены падали зловещие тени. Нина лежала в палате одна. Валентин упал на колени у ее изголовья, и она посмотрела ему в глаза.
— Вот видишь. Валя, — сказала она глухим голосом, — как все получилось… К чему я теперь? Ты лучше не думай обо мне…
— Нина, Ниночка, — горячо заговорил он. — Ты поправишься! Ты снова будешь летать! А я… я все время буду думать о тебе. Слышишь, Нина?!
Но она уже не слышала. Сознание ее помутилось, взор потускнел, веки медленно опустились…
ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ
1
После отъезда Валентина к командиру с просьбой об отпуске пришел Санька Шумов. Ему очень хотелось поехать вместе с Валентином, но он боялся, что двоих командир не отпустит. В нем было очень сильно чувство товарищества, и он в любую минуту готов был поступиться личным интересом в пользу друга. «Пусть сначала Валяш отпросится, — думал он, — а уж потом я… Если меня не отпустят, беда невелика, а у него невеста».
На этот раз его опасения оказались напрасными. Командир, выслушав его, спросил:
— Что же вместе с Высоковым не приходил? Вам ведь по пути. Вдвоем было бы веселее.
— Сказать откровенно, товарищ майор, я боялся, вдруг двоих сразу не отпустите…
— Ишь ты! Мне говорили, у вас там очень хорошая девушка?
— Так точно, — подтвердил Санька. — Очень хорошая.
— И говорят, такая рассудительная, что вы не смогли убедить ее в серьезности своих чувств?
Санька сбычился и ничего не сказал.
— Ну, ну, не сердитесь, — утешил его командир. — Желаю вам счастливой встречи.
Вернувшись к себе, Санька вынул из чемодана парадную шерстяную гимнастерку и задумался: какие прицепить погоны, парчовые или фронтовые? Парчовые, конечно, красивее, зато фронтовые… Уж одно слово — фронтовые! Подумав, Санька вздохнул и с явным сожалением спрятал парчовые в чемодан. Зое, конечно, больше понравятся фронтовые.
Санька уже окончательно собрался уходить, как дневальный объявил:
— Выпускники, срочно к командиру!
В первый момент Санька хотел побыстрее удрать из казармы. Ведь, в сущности, он уже отпущен. Не размышляй он тут над погонами, и был бы уже на вокзале и не слышал бы этой команды. Полтора года назад он, разумеется, поспешил бы в таких обстоятельствах покинуть казарму, но сейчас он смотрел на вещи уже по-другому. Преодолев искушение, он отправился в штаб эскадрильи вместе со всеми выпускниками.
— Прошу садиться, товарищи офицеры, — пригласил их командир.
У многих зарделись щеки: они еще не освоились с офицерским званием.
— Мной получена телеграмма, — начал командир. — Капитан госбезопасности Джаниев просит выделить из числа личного состава подчиненных мне людей группу товарищей ему в помощь. С минуты на минуту Джаниев должен прибыть к нам на самолете. Коротко поясню положение. Не исключена возможность, что через наш район будут проходить нарушители. Я уверен, что вы приложите все силы и с честью выполните задание. Почему я потревожил именно выпускников? У курсантов завтра полеты, а вы знаете цену каждому летному дню…
— Да что там говорить, товарищ командир! — раздалось с мест. — Все ясно!
Командир поднял руку.
— Сейчас, товарищи, — в казарму. Взять оружие, получить патроны и ждать дальнейших распоряжений. — Сказав все это, он повернулся к Саньке и добавил: — Вас, товарищ Шумов, я не задерживаю.
— Слушаюсь, товарищ майор, — обрадовался Санька и направился к воротам гарнизона.
Он был уверен в несерьезности предстоящего дела. «Опять, наверно, спекулянтов ловить, — успокаивал он себя. — Не велика важность, и без меня справятся».
Уже выходя за ворота, он услыхал шум мотора — над крышами городка пронесся на посадку двухместный самолет. Санька постоял немного, потом махнул рукой и решительно зашагал обратно в гарнизон.
Через несколько минут капитан Джаниев собрал выпускников в отдельной комнате и объяснил задачу:
— Товарищи офицеры! Разоблачена группа шпионов и диверсантов. Часть из них бежала. Причем бежали самые матерые. Есть предположение, что они будут переходить границу в районе вашего базирования. Вы должны оказать нам помощь в задержании преступников. Одновременно с вами эту задачу будут выполнять пограничники.
— Товарищ капитан, разрешите вопрос? — это Санька. — Вы сказали: «шпионы и диверсанты». Это настоящие или так себе, вроде спекулянтов, как в прошлый раз?
