— Стой! — крикнул он толстяку и выстрелил, целясь ему в правую ляжку.
Антон Фомич ткнулся головой в землю, потом, приподнявшись на локтях, обернулся. Широкое, оплывшее его лицо было искажено страхом. Он шевелил губами, но выговорить ничего не мог.
— Кузьмич! — закричал вскочивший на ноги Санька. — Держи этого гада, а я подмогу Валико, — и побежал по тропке.
Навстречу ему гулким эхом прокатилось несколько выстрелов. Санька побежал изо всех сил. Для него было ясно, что впереди идет борьба и что он может опоздать.
…Валико скакал за беглецом, держа карабин наготове. Вскоре тропа пошла по такому узкому карнизу, что ему пришлось вынуть из стремени левую ногу и поставить ее коленом на седло. Начался овринг. За выступом скалы он обрывается. Значит, Зудину дальше не уйти. Что же он будет делать?
Валико спешился и, прижимаясь спиной к скале, выглянул из-за острого каменистого выступа и тотчас отдернулся назад. Перед лицом звыкнула пуля. Зудин, похоже, нервничал, так как явно бесцельно выстрелил еще два раза. А Валико уже не было на овринге. Призвав на помощь всю свою ловкость, он карабкался вверх, цепляясь за малейшие выступы в скале, за чахлые кустики. Забравшись метра на четыре выше овринга, он стал пробираться вперед: медленно, тихо, как кошка. Сколько времени он продвигался эти пятнадцать или шестнадцать метров, Валико не знал: может быть, пять минут, а может быть, полчаса, только вдруг прямо под собой он увидел Зудина. Пригнув голову и держа в правой руке пистолет, Зудин толкал впереди себя лошадь, заставляя ее отступать задом. Со своей удобной позиции Валико мог безнаказанно выстрелить и наверняка убить или ранить врага. Но не зря же он служил в пограничных частях! Он хорошо знал, как ценно захватить врага живым. Поэтому, не задумываясь, он прыгнул Зудину на плечи и притиснул его к земле. Началась рукопашная схватка вповалку.
Зудин понял, что перед ним плен или смерть. Он выбрал второе. Но уйти из жизни один не хотел. Напрягая все силы, он вцепился в Валико и стремился вместе с ним скатиться в пропасть. Валико понял это. «Неужели никто не подоспеет на помощь? Неужели это конец?» Они катались по узкому, вздрагивающему под ними оврингу, ежесекундно рискуя сорваться в пропасть. Валико уже не ощущал боли. Всем его существом владела одна мысль: как можно дольше удержать этого человека и удержаться самому. Он чувствовал, что враг слабеет, но и его силы оставляли. Перед воспаленным взглядом мелькало искаженное злобой и болью лицо Зудина — то на фоне покрытой мохом каменной стены, то на фоне белопенного потока, бурлящего внизу, то на фоне неба с клубящимся облаком…
— Так ты хочешь вниз, собака? — спросил он, сплевывая кровь. — И хочешь туда со мной вместе?! Что ж, пошли…
— Пошли… — прохрипел Зудин.
Впервые они встретились ненавидящими взглядами.
«Конец!» — подумал Валико. Но именно в этот миг чьи-то пальцы вцепились в него, и руки врага, охватывавшие его за шею, ослабли. Валико почувствовал, что висит над пропастью один. Он взглянул вниз и увидел, как, ударяясь об острые выступы скалы, падает в глубину тело врага. В то же время его самого кто-то тащит наверх. Валико скосил глаза назад и встретился с глазами Саньки.
Они обнялись и, отступив к самой стене, некоторое время стояли молча, часто дыша. Наконец Санька заговорил:
— Просто чудо, что я успел. Эти проклятые кобылы — и твоя и этого гада — загородили тропу и хоть плачь! Твоя еще не так была напугана, и я перелез через нее, а эта, другая, — просто ужас. Что было делать? Пришлось у нее между ног пробираться. Получил две затрещины копытом, но ничего, обошлось…
— А второго мерзавца задержали? — спросил Валико.
— Нормально! Кузьмич ему задние катушки перебил, теперь никуда не денется…
— Жаль, что этого живым не взяли, — потужил Валико. — Ты, пожалуй, мог бы и двоих удержать…
— Спасибочки! — возмутился Санька. — Я благодарю всех святых, что хоть тебя-то поймал!
Валико смутился. «Неблагодарная свинья!» — подумал он о себе. А вслух сказал:
— Извини, друг, я просто так… Идем к Кузьмичу.
Обратный путь они проделали сравнительно легко.
Кузьмич заковылял им навстречу. У него за время всех этих передряг сильно разболелась нога, и он морщился, когда ступал на нее. Ухо он уже перевязал лоскутом нижней рубахи, а толстяка на всякий случай связал.
— А где Зудин? — спросил Кузьмич Валико.
Тот молча указал в глубину ущелья.
— Туда ему и дорога, — зло сказал Кузьмич.
Антона Фомича развязали — теперь уж от троих он никуда не убежит. Да и хоть легко, а ранен. Принялись промывать свои раны и делать друг другу перевязки. Валико чувствовал себя совсем плохо и лег. Его начало знобить.
— Ребята, — взмолился Антон Фомич, — отпустили бы вы меня, старика, что с меня пользы? Не знаю, может быть, Зудин и того… а я ни душой, ни телом… отпустите, ребята, я вам все свое состояние отдам, озолочу вас…
— О, — простонал Валико, — Санька, скажи этому негодяю, чтобы молчал, голова разрывается…
— Молчите, Янковский, — предупредил Санька. — А то заткнем глотку портянкой.
Наконец приехал Джаниев с несколькими сотрудниками. Увидев перевязанных летчиков, раненого Янковского и невесть откуда взявшихся лошадей, капитан понял, что здесь произошли серьезные события.
— Слух меня не обманул, — сказал он. — Я говорил, что слыхал выстрелы. А где же Зудин, господин Янковский? — спросил он.
— К сожалению, тот бандюга свалился в пропасть, — с сокрушением сказал Санька. — Можем вам показать…
И он провел небольшой отряд к месту гибели Зудина. По дороге Санька рассказал подробности случившегося, а также вспомнил без утайки о старом знакомстве с Янковским и Зудиным
— Черт возьми! — выругался Джаниев. — Я этого не мог предвидеть. Стоило вас предупредить, что именно их и надо задержать, все было бы намного проще.
После того как под обрывом нашли тело Зудина-Краузе, Джаниев приступил к допросу Янковского. Надо было выяснить, где скрывается отряд бандитов, с которым шпионы имели связь. Янковский, видимо, этого не знал. Положение осложнялось. Но прибыл связной и доложил, что завтра будет прислан какой-то старик, который покажет путь к бандитскому гнезду…
По возвращении в город друзья сразу же пошли в санчасть. Накладывая Кузьмичу повязку, сестра сочувственно причитала:
— Не везет тебе, Вася, то ногу повредишь, то ухо…
— Лишь бы нос был на месте, чтобы не разлюбила, — отшучивался Кузьмич.
На другой день ранним утром всех участников вчерашней операции вновь собрали к штабу. Тут они увидели белобородого старика, только что доставленного сюда на самолете.
— Это Ляйляк-бай, — пояснил Джаниев. — Он пришел с повинной и, желая искупить свою вину, готов проводить нас к месту, где скрывается шайка бандитов.
Для этой экспедиции были отобраны только конники. Валико, несмотря на раны, попросился в отряд. Санька был с ним. Кузьмича не взяли. Отряд пополнился курсантами артиллерийского училища. Возглавил отряд Джаниев.
Отлично зная местность, Ляйляк-бай безошибочно вывел отряд к бандитскому гнезду, и шайка дезертиров после слабой попытки к сопротивлению сложила оружие.
2
Три дня Ирма скрывалась в камышах, три ночи шла вдоль железной дороги на запад. Она похудела, почернела, чулки изорвались о колючки, пришлось их бросить. От туфель поотлетали каблуки, из фуфайки полезла вата. На четвертый день рано утром она подошла к небольшому водоему на окраине кишлака и увидела в нем свое отражение. «Ну и вид, — подумала она. — Нет, надо немного отдохнуть и выходить к железной дороге».
Забралась в придорожный кустарник, легла на спину и, положив ноги на свесившуюся ветку, предалась печальным размышлениям. В памяти встали картины прошлого. Вспомнились дни, когда она еще не была агентом немецкой разведки и звалась не Фаиной Янковской, а Ирмой Гольденберг.
Помнит Ирма романтичный поход к берегам Рейна. Полуразрушенный замок на вершине скалы, нависшей над гладью широкой реки, замшелые камни старинных стен розовели в закатных лучах. Отряд «юнг-фолька» вошел под своды мрачного зала. Зловеще пламенел закат за узкими амбразурами. Когда он угас, стены светились огнем факелов. Растопили камин. В его огромное жерло двигали целую сосну. Пламя гудело, на стенах качались таинственные тени. В освещенный круг вышел офицер в черном. Посверкивали эмблемы его мундира. Он начал рассказ. В юных восприимчивых умах слушателей возникали таинственные образы нибелунгов и фей. Им представлялись величественные картины старинных сражений, в которых арийцы добывали свою кровавую славу. В них просыпалось чувство обиды за позор версальского мира, и под конец речи черного офицера они топали ногами и злобно визжали: «Даешь жизненное пространство!», «Смерть евреям и славянам!»
