аромат, словно опьяненный и в то же время такой спокойный, каким уже давно не бывал. Родина – это где больше не нужно воевать.
Затем он увидел апельсины. Пахло гнилью, уже негодные плоды лежали на земле меж деревьев среди листвы. Жорж поднял апельсин, который выглядел хорошим. Снизу он был черен и изъеден червями.
– Абу Башар!
Знакомый голос заставил его обернуться. Это был Аврам Леллуш, пробирающийся сквозь рощу в испачканных грязью сапогах. Он не изменился: те же аристократические брови, белая борода и внимательные глаза.
– Что ты здесь делаешь?
– Ahlan wa sahlan, – приветствовал Жорж своего старого друга, не зная, остался ли тот все еще ему другом. Они обнялись, как раньше, хотя все уже было иначе.
– Ты с ума сошел? – прошептал Аврам. – Ты здесь в смертельной опасности!
* * *
Дом Леллуша остался как был: современная архитектура и старинное искусство на стенах; красные килимы и золотая менора на комоде. Мужчины сняли обувь, облепленную глиной, и Аврам усадил Жоржа на диван. На столе лежали номера «Гаарец», «Палестина пост» и «Ле Монд». Аврам не позволил себе ни единого жеста превосходства, чтобы не показывать гостю, кто тут принадлежит к победителям, а кто – к побежденным.
От Вифлеема до Яффы было восемьдесят километров, не больше, и все же Жорж рисковал жизнью, добираясь сюда. Никакие заборы или стены не разделяли землю, но тысячи крестьян, которые, как Жорж, хотели обрабатывать свои поля или забрать деньги из своих домов, были расстреляны. Кибуцы и мошавы посылали охрану на поля, чтобы обороняться от mistanenim. Именно так называли его теперь на его собственной земле: «нелегально вторгшийся, злодей». Вчера, по другую сторону линии прекращения огня, которая пересекала наделы и деревни, он все еще был refugee, беженец, – человек, еще имеющий право на возвращение. Однако ни то ни другое слово не описывало, кем он был на самом деле.
Жорж рассказал своему другу Авраму – ведь они по-прежнему были друзьями? – об Иерусалиме, который выглядел как в кино о войне: у стен Старого города стоит Арабский легион, а напротив, у паломнического центра Нотр-Дам, – израильские солдаты. Оживленный обычно рынок у Яффских ворот превратился в призрачную ничейную землю. Жорж следил за реакцией Аврама, но не увидел в его лице ни стыда, ни триумфа. Затем он рассказал, как встретил в Старом городе бывшего учителя, падре Игнацио. Пару десятков лет назад тот преподавал религию в яффской школе Терра Санта. Жорж с приятелями всегда потешались над его разбитыми сандалиями. Они выглядели так, словно в них еще Иисус ходил, в то время как у Жоржа всегда были безупречные английские туфли дерби. Теперь Жорж стоял перед отцом Игнацио в истрепанных ботинках с дырявой подошвой. А тот, казалось, был все в тех же сандалиях. Сердечно обняв бывшего ученика, он пригласил его на кофе. Отец Игнацио переехал в Иерусалим много лет назад, жил в Старом городе и преподавал в иерусалимском колледже Терра Санта. Он располагался на проспекте короля Джорджа, к западу, где стояли израильские солдаты. Как итальянец отец Игнацио имел разрешение с печатью Ватикана на пересечение линии прекращения огня. И так, с Жоржем в багажнике своего шаткого автомобиля, отец Игнацио свернул с улицы султана Сулеймана на Яффскую дорогу, и солдаты пропустили его через кордон. Когда они выехали из города, Жорж сел впереди, надев коричневую рясу францисканского монаха. По обочинам дороги, ведущей в Яффу, он видел остовы сгоревших танков, а за ними – пустые деревни.
Жорж рассказал все это своему другу Авраму, не зная, остался ли тот еще ему другом. О чем он ему не рассказал, так это о своем шоке, когда он въехал в Яффу с востока. И дело было не только во множестве разрушенных домов. Это было что-то другое, более зловещее. У каждого города есть свой запах, по которому его узнаешь даже спустя годы. Жорж опустил окно, чтобы почувствовать запах моря, своего моря. Но воздух был чужим. Он не мог сказать, что это такое, но когда увидел вновь открытые уличные рестораны и сидящих на стульях незнакомцев, то понял, что город пахнет едой, которую готовят его жители. И эти люди были чужаками, словно город был полон приезжих, как летом, вот только эти приезжие заняли магазины и рестораны, мастерские и дома. На углу, где находилось кафе Абу Шукри и где Жорж читал свою ежедневную газету, бульдозер сносил старые стены. Машина свернула на улицу Мадарис, куда он каждое утро отводил Башара в школу. Там он слышал языки, которых не понимал, и видел лица, которые не мог прочитать. Когда он вышел из машины перед колледжем Терра Санта, падре Игнацио поторопил его побыстрее зайти внутрь, пока никто не заметил. Но Жорж потерянно стоял на улице.
* * *
Длинные коридоры колледжа Терра Санта были в запустении. Повсюду валялся мусор и рваные матрасы – очевидно, кто-то устраивал в колледже временное жилье. Жорж переоделся в свой залатанный костюм, а падре Игнацио отправился за едой. Жорж смотрел в окно, пытаясь узнать проходящих мимо людей. Потом не выдержал и вышел на улицу. Это было опасно, ему нельзя было попадаться полицейскому патрулю. Но тяга увидеть свой город и свои поля пересилила. А может, то был акт упрямой гордости – он не мог стерпеть унизительной необходимости прятаться в родном городе. Оказалось несложно выскользнуть через двери, отчалив, как лодка от надежного причала, и поплыть по течению улицы. Сквозь облака пробивалось февральское солнце; он любил эти дни, когда зимние бури стихали и воздух делался мягким.
Поначалу он думал лишь коротко заглянуть в церковь Святого Антония неподалеку. Но, к его удивлению, никто не обратил на него внимания, люди просто шли мимо. А потом он понял причину: все здесь были иммигрантами откуда-то, из Киева или Касабланки, и у каждого было свое путешествие. Здесь ощутимо не хватало банальных фраз, приветствий, какими перекидываются люди, знакомые друг с другом годами и десятилетиями, того переплетения общих историй, что сплачивает город изнутри. На минарете мечети Махмудия развевался бело-голубой флаг со звездой Давида. Потом он увидел человека, который, забравшись на лестницу, сбивал со стены плитку с ручной росписью, с названием улицы Салахи на арабском, английском и иврите. Не успев узнать новое название улицы, Жорж быстро пошел дальше, чтобы не привлекать внимания. Пересек площадь Часовой башни и двинулся на север, мимо магазинов, открытых, будто никогда и не закрывавшихся. Повсюду зияли пустоты разрушений, стены были изранены пулевыми отверстиями, а где раньше над магазинами висели арабские вывески, теперь были еврейские имена, написанные на иврите, латиницей
