И тут меня все-таки передернуло в третий раз.
К окружающей действительности я вернулся благодаря снова беспокойно захлопотавшему Прокопчику.
― Это ж надо, какая интоксикация! ― всплескивал он руками, тревожно заглядывая в лицо. ― Корежит тебя и корежит! Который уж раз за полчаса! Может, все-таки доктор нужен?
― Доктор нужен, ― устало согласился я, все еще думая о своем. ― А ну-ка, найди тут на столе визитку этого Ядова и соедини меня с ним.
Хотя даже при мысли о том, что на этот раз профессору не отвертеться от обсуждения своих пациентов, сил на злорадство не было.
Но соединиться с психиатром не удалось, ни один из указанных на визитной карточке телефонов не отвечал. И тут в организме словно нечто схлопнулось: видать, до этого момента я держался на одном голом азарте. Иссякли жизненные соки. Я как-то враз понял, что не только пальцем ― единой извилиной больше шевельнуть не в состоянии.
Все. Конец. Вышибло пробки. Сквозь сумерки, опускавшиеся на мозг и душу, я еще успел пролепетать Прокопчику указание валить спать. И даже мог, словно в перевернутый бинокль, наблюдать, как он с недовольным видом пытается возражать. Именно наблюдать, а не слышать: Прокопчик хмурился и смешно шевелил губами: наверное, требовал ехать к врачу, а то и прямо в Пензу. Но звуки уже не достигали моего слуха. Тогда, поняв наконец, что меня с ним больше нет, он обиженно махнул рукой и удалился. А свет все меркнул, как в зрительном зале. Не чувствуя в себе сил дойти даже до дивана, я поплотней устроился в кресле. И заснул с надеждой, что до завтрашнего утра никаких представлений, которыми были так богаты прошедшие сутки, больше не предстоит. О, как же я ошибался!
Не снилось мне ничего. Так что звонок видеофона не вплелся в очередную привидевшуюся чушь. Он просто выдрал меня из зазеркалья со странным хлюпаньем, словно затычку из наполненной раковины. С трудом разлепив веки, я первым делом обнаружил, что отключился, не погасив настольную лампу, свет который теперь неприятно резал глаза. Вторым номером определилось, что больно не только глазам, но и всему остальному организму: там, где тело не затекло от неудобной позы, в него врезались подлокотники и другие грани ставшего совершенно недружественным кресла. И наконец в-третьих, я понял, что давешнее хлюпанье исходит из меня же: это я пытаюсь трудно вздохнуть, булькая застоявшимися бронхами. А посреди всего этого неудовольствия горит автоматически включившийся монитор видеофона. И я, даже проморгавшись, не могу различить на нем ничего, кроме чьей-то уставившейся прямо в камеру плеши, едва прикрытой редковатым «заемом». А еще время на электронных часах: 01.32. Полвторого ночи.
― Кто? ― просипел я, слепо нашарив кнопку интеркома.
Хотя хотелось-то мне проорать: «Какого черта?!»
― Мне нужен господин Северин, ― по-прежнему не обнаруживая лица, без всякого выражения пробубнила плешь.
― Ну, я Северин! ― каркнул я, потихоньку зверея, а значит, приходя в себя. ― Только прием на сегодня закончен!
Плешь на экране нервно дернулась, уронив на сторону прикрывавший ее волосяной клок. Потом, как бы взамен, явила для обозрения поплавком выпрыгнувший краешек костистого носа и, наконец, заговорила человеческим голосом ― но при этом чушь несусветную.
― Стасик, Стасик, ― завыла плешь, ― это Воробьев! Воробьев-Приветов! Ну, не Приветов, а Панасюк! Ты меня помнишь? Понос! Понос!
Голова у меня ехала кругом. Не вполне проснувшись, я ошалело таращился в экран. Какой-такой Воробьев? У кого понос? И почему с поносом ― ко мне? Что, больше некуда?
― Стасик, Стасик… ― ныло из монитора.
Если не пустить, нагадит у дверей, мелькнула дурацкая мысль. И тут же еще сразу две совершенно не связанных с первой мысли с ходу стукнулись лбами, как бильярдные шары, и разлетелись в противоположные стороны: «Воробьев-Приветов! ― это из „Фаруса?“ и „Панасюк ― это из класса?“.
Еще не додумав до конца, я почти автоматически щелкнул клавишей, открывающей входной замок. А через секунду ко мне в офис ввалился совершенно незнакомый тип, укутанный в странную хламиду до полу, похожую на веселенькой расцветки оконную штору. Из-под шторы торчали надетые на босу ногу шлепанцы. Торопливо пробежав через комнату, он зачем-то выглянул в окно на улицу, что-то буркнул себе под нос и только тогда обернулся наконец ко мне, чтобы поинтересоваться:
― Небось думаешь, я псих?
Я пожал плечами: дескать, ничего не думаю.
― Нет? А вот и напрасно. Вообще-то, я полный псих, ― заявил он, без приглашения опускаясь в кресло перед столом и бормоча: ― Станешь тут…
Некоторое время мы молча смотрели друг на друга: он со скорбью, я с недоумением.
― Вот, ― произнес он наконец, подергав за край своей цветастой хламиды, ― маскируюсь. Чтоб консьержка не донесла им, гадам.
Точно псих, подумал я, но на всякий случай поинтересовался:
― Кому это ― «им»?
― Да охране моей собственной, ― горько засмеялся он. ― Такая вот ирония судьбы! На ночь, когда я в квартире запертой, они уходят, а одному мне выходить не полагается.
Длинные мысли у меня по-прежнему не получались, поэтому я продолжал думать короткими. Псих был под охраной ― это хорошо. Но сбежал ― плохо. Еще хуже ― прибежал ко мне. И уж совсем хреново — не разобравшись спросонья, я его впустил. Теперь надо соображать, как его выпереть.
Вспомнив, что с сумасшедшими следует разговаривать по возможности спокойно, я любезно осведомился:
― А ко мне по какому вопросу?
― Ты что, Стасик, правда, что ли, не узнал меня? — От удивления он даже привстал. ― Это ж я, Валя Панасюк!
Я вгляделся. Вальку Панасюка по прозвищу Понос я действительно хоть смутно, но помнил. Он был рыжий, вихрастый и мордатый, а передо мной сидел худой, лысеющий господинчик с впалыми щеками, и пучки растительности, обрамлявшие пустошь на его голове, имели сероватый оттенок без всякого намека на полыхающие Валькины кудри.
Боюсь, мои колебания отразились на лице, потому что визитер в огорчении всплеснул руками.
― Елки-палки, ― воскликнул он, по-крысиному поведя из стороны в сторону подвижным кончиком носа, ― неужто я так изменился!
И тут я его узнал ― вот по этому самому характерному движению. Никто из моих знакомых ни до, ни после не умел так двигать носом ― словно жалом водить. В этом было что-то абсолютно звериное. Или энтомологическое.
― Ну, слава богу! ― Лицо снова выдало меня, потому что с этими словами Панасюк удовлетворенно откинулся в кресле, после чего проговорил, со значением вглядываясь мне в глаза:
― А ведь я по делу к тебе. По нашему общему, между прочим, дельцу. И чтоб сразу все стало ясно: у меня другая фамилия теперь. Воробьев-Приветов! По дедушке. В смысле, по дедушке ― Приветов. А по бабушке ― Воробьев.
Но от этого сообщения сразу все ясно отнюдь не стало. И то сказать: со времени барбамилово-амфетаминовых Мериновых укольчиков еще и суток не прошло. Я по-прежнему не до конца разбирался в происходящем. Какое-такое у меня общее дельце с Валькой Панасюком по прозвищу Понос? И при чем здесь дедушка Приветов?
― Ну же, ну же, соображай! ― хитровански щурясь, подбодрил он меня. ― Могу подсказочку дать, хочешь? Жесткий диск! Вернее, даже два. Два жестких диска!
И Панасюк-Приветов для наглядности весело покрутил перед моим носом два растопыренных пальца. Но требуемого эффекта опять не достиг: подсказочка никак не помогала мне соображать. Снова окинув взглядом веселенькую хламиду с торчащими из-под нее шлепанцами, я еще больше укрепился в мысли: все-таки псих!
― Стасик, ты меня разочаровываешь, ― с некоторой даже томностью протянул тем временем ночной визитер. ― Про тебя тут легенды рассказывают, какой ты великий и ужасный, а на самом деле…
― Кто? ― спросил я, в основном чтобы выиграть время на придумывание способа, как половчее выставить чокнувшегося за время разлуки одноклассника.
― Что ― кто? ― с интересом наклонился он ко мне.
― Кто легенды рассказывает?
― Люди, Стасик, люди. От людей, знаешь ли, не укроешься. Люди ― они все знают…
Способ все не придумывался. И тогда наконец-то проснувшись, я решил, что самое простое ― ничего такого не измышлять. А просто взять его за шкирку и довести до выхода. Но сначала требовалось все-таки дать ему шанс покинуть помещение самостоятельно.
― Вот что, ― сказал я, поднимаясь на ноги. ― Не люблю отгадывать загадки во втором часу ночи. Люблю в это время спать. Давайте-ка по-хорошему: приходите завтра утром, и все обсудим. А сейчас…
Но Воробьев-Понос-Приветов не дал мне договорить. Тоже вскочил с места, царственным жестом завернулся плотнее в свою оконную занавеску и гордо вперил в меня острый подбородок ― что твой римский патриций.
― Да, Станислав, ― произнес он с горечью, ― ты меня действительно разочаровал. Неужто правда думаешь, что президент группы компаний «Фарус» сбежал в покрывале от своей службы безопасности, чтоб здесь с тобой шутки шутить?! Ну хорошо, я сам виноват ― неверный тон взял, хотел, понимаешь, на школьных воспоминаниях… Но твоя-то где прославленная сообразительность, а? Или это не ты через дружка своего муровского еще вчера все сведения на мой холдинг получил? И на меня лично в том числе? И не ты ли двух моих бойцов повязал на квартире у этой сучки Нинельки? А потом одного еще и замочил ― скажешь, нет?
