— Ее оклеветали и забыли. — Внезапно заговорил Тадар, — А она была великой. Милит, прошу, — Он посмотрел на меня с искренней мольбой, — назовись ее именем. Никто кроме тебя не достоин его носить.
— Ну ладно… — Протянула Лорента, — Я-то думала, ты бабу-то никогда и не видел. Беру свои слова обратно.
Я сердито зыркнула на женщину. Иногда она откровенно перегибала палку. И вот сейчас ее слова снова заставили Тадара закрыться в себе. Я положила ладонь на его узкую морщинистую руку:
— Хорошо, Тадар. Я стану Долорес Имберлит. Ради тебя.
Стоило мне выйти на улицу, как вокруг со всех сторон сомкнулись толпы людей, бегающих из стороны в сторону, словно дезориентированных и потерянных. Они все что-то обсуждали, крича и взмахивая руками, где-то недалеко даже завязалась драка, которую никто не спешил разнимать. И среди всего этого шума отчетливо слышались только два слова: «король» и «цареубийца».
Странно, что они даже вспомнили устаревшее слово «царь» ради того, чтобы придумать прозвище Бейву. Не думала, что кличка привяжется к нему так быстро, что теперь имя молодого мага перестало звучать отдельно от нее.
— Принц выйдет к людям. — Прозвучало откуда-то справа, — Скажет нам о Цареубийце.
— Да что о нем говорить? — Ответил кто-то, — Все и так понятно — этот маг безумец.
— Чего ждать теперь?
— Да казнят его, и дело с концом!
Пусть я и без них прекрасно это знала, но услышав о казни Бейва из чужих уст, я похолодела, страх вцепился в мое сердце острыми когтями и не желал отпускать. Я зашагала прочь как можно быстрее, не желая слушать продолжение этого разговора.
Над городом уже несколько дней плавали тяжелые снеговые тучи, но первый снег так и не припорошил землю своим тонким покрывалом. И вот сейчас, когда я только-только натянула на голову капюшон, проходя мимо гвардейцев, с неба посыпались огромные пушистые хлопья, оставаясь на мерзлой земле, скорее всего, на всю зиму.
Я редко бывала в этой части города, в особенности из-за того, что считала ее несколько… непотребной, порочной и даже греховной. В этих высоких домах, жмущихся друг к другу так же плотно, как здешние шлюхи к своим клиентам, продавалось, кажется, все — от человеческих тел до самого счастья. Но мне нужно было нечто другое.
Никогда бы не подумала, что решусь на это. Тем более, что всю свою жизнь я считала это чистой воды шарлатанством и выманиванием денег с доверчивых простофиль. Но я не могла игнорировать тот факт, что я не смогу спасти Бейва, пока не избавлюсь от этого досаждающего неудобства, хотя бы на время.
Моя головная боль стала намного сильнее за эти два дня. Я практически не могла ее терпеть и уж точно не способна была описать словами, что творило это чудовище с моими мыслями, заставляя их разбегаться в разные стороны от жестоких ударов боли. Мое внимание невозможно было сосредоточить на чем-то больше пяти минут из-за этого жужжащего, тянущего наваждения, иногда мне даже казалось, что мои глаза хуже видят из-за этой бесчеловечной боли. Она перестала покидать меня даже ночью, не затихала ни на минуту днем и усиливалась по ходу того, как я начинала напряженно думать.
Наверное, это произошло из-за того, что мы с Бейвом теперь были не рядом. Нить, связывающая нас, натянулась так сильно, что заставила меня изнывать от боли. Я готова была это пережить, но вытерпеть вряд ли смогу.
Единственным решением этой проблемы была она. Это имя я услышала впервые очень давно, еще в далеком детстве, и оно заставляло меня мысленно содрогаться от ужаса и немного от восхищения. Эгреда была единственной лекаршей-ведьмой во всей Зотерской империи, и хотя в ее магических способностях я сомневалась, то в дар лекаря приходилось верить. Об этой женщине говорили, как о живой богине, что неизменно меня смешило, но в последнее время я все чаще задумывалась — а вдруг это правда? Что ж, была возможность это проверить.
Лекарша уже долгие годы жила на первом этаже одного из публичных домов, куда приносила небывалый доход своими услугами. В тесном холле этого старенького здания неизменно толклись посетители, и когда я зашла в дом с грязной промозглой улицы, мощеной неровным камнем, на меня уставились несколько пар глаз, ждущих своей очереди.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— Вы все к Эгерде? — Не снимая капюшон, грубым голосом произнесла я.
Сгорбленная старуха, стоящая в конце очереди, злобно покосилась на меня, ничего не ответив. Остальные тоже не снизошли до того, чтобы сказать мне хотя бы одно слово.
Тогда я встала в конце очереди и понадеялась на то, что старая ведьма примет клиентов раньше, чем я состарюсь.
Мне казалось, что прошли часы, прежде чем старуха передо мной скрылась за деревянной дверью странно пахнущей комнаты Эгерды. За это время за мной выстроилось еще человек пять, а я сама пополнила свои знания новыми сплетнями о «Цареубийце». Многие считали, что принц Синк еще никогда не был так зол на преступника, а значит, сразу после своей коронации он изберет высшую меру наказания — восьмикружие. Я старалась считать это бредом, но никак не могла избавиться от мысли, что теперь Синк способен на все. Еще никогда мне не было так страшно за Бейва.
В Зотерской империи все, что связано с восьмеркой, несло в себе скрытый подтекст бесконечности. Именно поэтому самая страшная казнь состояла из восьми этапов, последний из которых заканчивался отсечением головы. И, по моему мнению, для преступника этот этап был настоящим облегчением, потому что все то, что предстоит пережить перед этим, не могло сравниться даже с адом.
Целью восьмикружия было показать всю низменность осужденного, его животное нутро, обличить каждый порок перед глазами сотен зрителей. Из-за своей отвратительности и жестокости этот вид казни использовался крайне редко, и я, к большой радости, ни разу в жизни не видела этот ужас на практике.
А в теории он представлял из себя восемь выходов осужденного на эшафот с перерывами в десять дней. За восемьдесят дней истязаний, голода, унижений и всяческих других лишений любой человек утратит свой человеческий облик и станет вести себя как загнанный зверь. Это делалось для того, чтобы разжечь еще большую ненависть зевак к преступнику. Ликование людей и радость от страданий осужденного будет усиливаться с каждым новым этапом, и к концу они будут жаждать отсечения головы как голодные дети конфету.
Восьмикружие представляет из себя настоящее торжество жестокости и бесчеловечности, и я не могла даже представить Бейва на месте осужденного. Он не вынесет всего этого, не переживет даже первый этап, и не из-за физической слабости, а из-за того, что настоящий герцог, коим он и являлся, никогда не падет так низко.
Мое сердце колотилось в груди, как бешеное, боль билась о стенки черепа в такт сердцебиению. Мне было так плохо, что я боялась рухнуть в обморок.
Нет, это неправда. Синк не так жесток. Он не станет выставлять Бейва порочной тварью перед людьми, с него и так хватило постыдного прозвища Цареубийца.
И все же какая-то часть меня не верила в это. Вдруг принц захочет отомстить мне за Цатту, выливая всю жестокость на Бейва? Вряд ли он поверил в мой спектакль с окровавленным ядовитым кинжалом, он знает, что я попытаюсь спасти мага, а значит, мне стоит быть осторожней, чем обычно.
Если всю свою жизнь я ходила по канату, то теперь мне придется пройти по натянутой ниточке.
Как раз в тот момент, когда мне удалось хоть как-то наладить дыхание и успокоиться, старуха покинула комнату Эгерды, и настала моя очередь посетить шарлатанку или великого лекаря.
Я шагнула в небольшую каморку без окон и едва не закашлялась от запахов, ударивших мне в нос. Воздух здесь был спертым и застарелым, запах пыли чувствовался в нем сильнее остальных, хотя именно резкий аромат трав вывел меня из равновесия. У меня сразу же сложилось впечатление, что к тому моменту, когда я выйду отсюда, вся моя одежда и волосы пропахнут этим насквозь, и я уже никогда не отмоюсь от этого шлейфа ветхости и старости.
Чтобы сделать эту комнату более-менее приемлемой, необходимо было провести генеральную уборку, вышвырнув весь этот хлам на свалку, и как следует проветрить, уничтожив даже намек на этой ужасный запах.
